Обручение с вольностью - Леонид Юзефович

Михеич!—заводской ис­правник двумя пальцами коснулся треуголки. — На лов-

ца и зверь, как говорится... Вы в контору? — Сигов кив­нул. — Так дорогою и поговорим.

После этого обещания он некоторое время шел мол­ча, а затем извлек из-за отворота мундира куверт с ка­зенной печатью. Сигов посмотрел на куверт и вспомнил, что, проснувшись, видел на стене мизгиря. Эта примета еще никогда его не обманывала, так что ее смело можно было счесть не просто приметой, а как бы знамением.

— Вот, письмо получил от Андрея Терентьевича,— сказал Платонов, несколько щеголяя тем, что называет берг-инспектора запросто, по имени-отчеству. — Уведом­ляет, что к нам из губернии комиссия следует. Причем членом ее и я назначен. Как депутат с горной стороны.

— Что за комиссия? — встревожился Сигов.

— По расследованию жалобы мосцепановской.

— Ну что же, давно пора. После нашего доношения собрались?

Платонов усмехнулся:

— Как бы не так! Губернатор из самого Петербурга предписание получил. Из министерства внутренних дел по прошению о воспитательном доме.

— Капитанишко-то наш, — присвистнул Сигов. — Несется, как сокол, и все к небу!

Платонов поглядел на него и сказал многозначи­тельно:

— Вверх соколом, а вниз осиновым колом.

...Между тем пермский берг-инспектор Булгаков по­лучил такую депешу, которая на время отвлекла его мысли от дела отставного штабс-капитана Мосцепанова.

Депеша была следующего содержания:

«Ваше Превосходительство,

милостивый государь Андрей Терентьевич!

Сим извещаю Вас, что известный бунтовщик, арес­тант вверенного мне острогу Климентий Косолапов, переведенный на последней неделе в камеру при Монет­ном дворе по причине отыскания им сообщников среди содержащихся в остроге преступников, бежал из ка­меры 18-го сего августа около 3-х часов пополуночи в неизвестном направлении, предположительно в Кыштым, где имеют проживание его жена и родители. По бегству его в камере обнаружены вещи: шинель смятая; шапка; два прута оконной решетки, также смятые; штык зазубренный. Прутья на окне оказались раздвинуты и час­тично выломаны указанным штыком, каковой штык мог ему, Косолапову, доставить стоявший у него на часах штрафной солдат гвардии Семеновского полка Ефим Ажауров, переведенный в екатеринбургский гарнизон­ный батальон после возмущения, случившегося в упомя­нутом полку. В целях обнаружения бежавшего преступ­ника мною предприняты действия: первое — высланы верховые в наиболее вероятных направлениях бегства; второе — сообщено на Кыштымские заводы, чтобы в до­му у Косолапова безотлучно сидели караульщики; третье — взят под арест и допрошен рядовой Ажауров, который, хотя неоднократно прежде замечался в разго­ворах с Косолаповым, ложно утверждает, будто спал на посту. В остальном, признавая всю неискупимость вины своей, жду Ваших распоряжений. При этом» покорнейше надеюсь, что будет принята Вами во внимание исключи­тельная физическая сила бежавшего Косолапова, кото­рую он весьма искусно маскировал, прикидываясь, буд­то прутья оконные выломать ему не под силу, и даже на спор пытаясь это безуспешно сделать на глазах у над­зирателей.

Готовый понести заслуженное наказание

Вашего Превосходительства преданный слуга майор Нейман 3-ий».

Прочитав письмо, Булгаков сказал:

— Ну, берегись, сукин сын!

И неизвестно, кому было предназначено это обеща­ние — бежавшему Косолапову или начальнику екате­ринбургского уездного острога майору Нейману 3-му.

XXIV

Комиссия прибыла в Нижнетагильские заводы че­рез три дня после тирольских коров, в тринадцатом часу от восхода солнца и в шестом часу пополудни, если считать по немецкому времени, каковой счет в демидов­ской вотчине употреблялся еще далеко не всеми.

Приглашение Сигова поселиться у него в доме было отклонено. Члены комиссии сочли неприличным столь явно выказывать расположение к тому лицу, жалобу на которое они призваны разобрать. В итоге поехали к Платонову.

Переодевшись в отведенных им комнатах, Капусткин и Васильев не замедлили явиться к столу. Супруга Платонова посидела с ними приличный срок, а затем оста­вила мужчин одних, призвав для стола горничную девку. Девка одета была по-господски, в платье с узкими ру­кавчиками. Эти рукавчики напомнили протоиерею ви­денную им в Перми перед отъездом столичную монахи­ню. Он тут же и описал ее сотрапезникам.

— Помню, — закончил Капусткин, — что инокини имели скромные клобуки, подобные мужским, с крылья­ми. А ныне что? Заместо клобуков носят длинный флер до пят, шнуруются многие. Послушницы и клирошанки в черные капоты облачаются, и даже с прелестными на груди выкройками. Смотреть срамно.

— Есть, есть непорядки в нашем отечестве, — согла­сился Васильев, как-то по-особому глянув при этом на хозяина дома.

— Если вы имеете в виду непорядки в воспитатель­ном доме, — Платонов смело пошел навстречу такому намеку,—то без них подобного заведения быть не мо­жет. Сироты, они и есть сироты. Само отсутствие ласки материнской уже непорядок!

Платонов хотел заранее смягчить то неприятное впе­чатление, какое любой, самый примерный воспитатель­ный дом производит на привычного к домашнему уюту человека.

Протоиерей старательно двигал челюстями из сто­роны в сторону, пытаясь отделить от рыбной мякоти угадываемую в ней косточку. Наконец это ему удалось. Он вытянул ее меж поджатых губ, проделав все береж­но, словно фокусник, достающий изо рта проглоченную шпажку.

— Непорядки не жалобами уничтожаются, — прого­ворил он затем, — но собственным подвижничеством. Что же будет, если все жалобы станут писать? Осуж­дать кого на земле, то суд божий восхищать. А тут ду­ховное звание иметь надобно. Без того честному чело­веку одна лишь жалоба пристойна бывает — молитва. Прочие же все от гордыни происходят.

— Разумеется, — поддакнул Платонов. — И все-таки жалоба позволительна бывает, когда жалобщик одним необходимым качеством обладает.

— Каким же? — поинтересовался Васильев, понимая уже, что заводской исправник отнюдь не так прост, как говорил Булгаков.

— Исключительными нравственными достоинствами... А о Мосцепанове того сказать никак нельзя. И не в том только дело, что он по женкам ходит. Другое важнее. Уважения к начальству у него нет.

— Вы не себя ли имеете в виду? — спросил Василь­ев.

— Я имею в виду не кого-то из нас, — вежливо объ­яснил Платонов, — а начальство вообще. Саму идею начальства, так сказать.

— Если бы он не уважал начальства, — рассудил Васильев, — то не писал бы и жалоб.

— Не скажите. Куда Мосцепанов свою жалобу нап­равил? Самому государю. А почему? Потому что он уездное, окружное и губернское даже начальство в грош не ставит. Всех ворами и взяточниками почитает.

— А к религии он как относится? — спросил Капуст- кин.

Платонов пренебрежительно пожал плечами:

— В церкви я его ни раз не видел. А подробнее вам отец Геннадий все обсказать может.

— Ну, так пойдем к нему! — протоиерей решительно поднялся из-за стола.

— Как? — поразился Платонов. — Прямо сейчас? Может,