Плохой ребенок - Генри Сирил

– Вот, – сказала Грейс, протягивая картину детективу Фергюсону, – передавайте привет вашей жене.

– Спасибо огромное, миссис Хейли. Она будет на седьмом небе от счастья, это точно, хе-хе. До свидания.

И только когда Грейс закрыла дверь за полицейскими и, вернувшись в гостиную, опустилась на диван, она поняла, что руки ее трясутся.

Глава 11

Тревор родился накануне Рождества. Тогда мы еще не отмечали этот праздник, он проходил мимо нас как вполне обычный день. Позже, незадолго до того, как я окончательно сойду с ума, мы будем праздновать его каждый год со всеми положенными случаю атрибутами.

В рождественскую ночь в нашем доме играет Фрэнк Синатра, мы зажигаем свечи, огромная индейка лежит посреди стола. Выходили отличные фотографии для сторис. Фото делала Линнет. Все же она была художником-дизайнером и экспозицию для кадра выбирала великолепную.

Я любил Рождество. Наверное, это был единственный день в году, когда я не думал ни о чем другом, кроме своей семьи. Меня не грызли мечты о миллионных тиражах, я не изводил себя ядовитыми мыслями, как бы так изловчиться, чтобы забыть о банковском счете раз и навсегда. Ведь самым поганым было то, что я ни черта не умел, кроме своей работы. Мне не хватало изворотливости, такой, какая многим позволяет достойно жить. Про таких, как я, говорят: «Ни украсть, ни покараулить». Все мне «неловко», все мне «некрасиво», «безнравственно» и прочее.

Как-то мне перепала очень выгодная халтурка – приятель подкинул, он режиссер, никому не известные сериалы снимал. Так вот, он вытащил счастливый билет. Вернее, ему его вытащил один из актеров, с каким приятель этот часто работал вместе в одних проектах. Японская кинокомпания (хоть убейте, уже не вспомню названия) искала сценариста. Планировали они снимать фильм, готический хоррор про вампиров и прочую нечисть. Кто-то там с кем-то там шапочно был знаком, в общем, появилась хорошая возможность – положить наш сценарий им на стол.

Приятель мой сам мало что мог написать, вот ко мне и обратился. Я, разумеется, не раздумывая, ввязался. Отложил все дела и с головой ушел в написание сценария. Подписал ли я какие-нибудь документы? Зачем? Ведь мой приятель курировал процесс. Пересылал черновики, они возвращались назад на доработку, я исправлял, даже не думая спорить с рекомендациями японцев. Лишь бы утвердили.

И утвердили! Утвердили! Сценаристом мой приятель указал себя. Получил очень солидный гонорар, а главное – перед этим уродом открывались широкие перспективы. Если бы не общие знакомые, я бы так и не узнал никогда, что сценарий утвердили. Мне-то он сказал совершенно другое.

Ох, не хочу даже вспоминать, как это по мне шарахнуло. Неделю, а может, и больше, я почти не ел, почти не спал, почти не жил. Только и делал, что проклинал эту сволочь, но еще больше – самого себя. Лопух! Кретин несчастный! Взрослый мужик, а мозгов… Как же! Неудобно было с юридическими вопросами лезть. Не чужие ведь люди.

Впрочем, я получил моральную сатисфакцию. Во-первых, на каком-то из этапов производство фильма застопорилось. А когда возобновилось, сценарий был уже не мой, а бог знает чей, японца какого-то. Приятель, конечно, остался при деньгах, которые получил по контракту, но, главное, лишился перспектив, говнюк этакий. Вернулся к рекламным роликам и дешевым второсортным сериалам.

А еще – я разбил ему морду. Он приезжал к нам в городок, родителей навестить, вот я его и встретил в супермаркете. Прямо там и отвел душу. Нужно, правда, отдать ему должное: в полицию он не пошел. Что-то, видать, еще оставалось в нем человеческое. Понимал: заслуженно получил. А я после этого месяц печатал очередную книгу одной рукой: запястье распухло.

Сегодня четверг. Я знаю это лишь потому, что по четвергам меня посещает медсестра. И то, что посещает она меня именно по четвергам, – знаю от нее. Она словоохотлива. И улыбчива. Приготавливая таблетки, она всегда что-то рассказывает: как провела выходные, какой фильм посмотрела, что думают ее подруги о ее новой прическе. Что-то спрашивает у меня. Мне так кажется, что она спрашивает: я слышу ее через слово, через законченную мысль.

Порой я не сразу замечаю ее присутствие. А случается, не замечаю вовсе. Понимаю, что она или главврач навещали меня, по горьковатому лекарственному привкусу во рту. Пространство вокруг слито в единое размытое пятно, в прозрачно-черный туман, сквозь который мне не всегда удается заметить построенного. Бывает, я не сплю по несколько суток, и тогда мне мерещатся призраки. И к обычным таблеткам, белым, продолговатой формы, прибавляется еще несколько других. Я покорно глотаю их. Принимаю из протянутых рук губами и запиваю водой из протянутого следом стаканчика.

С каждым новым годом, превращаясь постепенно из мальчика в мужчину, росла во мне тревога. Медленно росла, незаметно, как незаметно взрослеет котенок, находясь все время на ваших глазах. Как зубная боль, нарастающая и становящаяся невыносимой, но в какой именно момент она стала такой – сказать невозможно.

Я думал, что виной всему – моя толком не сложившаяся литературная карьера, но я ошибался. Тревога эта была за Линнет и Тревора, за мою семью. Я был ответственен за их благополучие. Может быть, это комплексы, может, и не нужно было ничего Линнет сверх того, что мы имели, но проносился мимо сверкающий новизной внедорожник, а моя жена шагала на автобусную остановку. И разбитый смартфон ее я относил в ремонт вместо того, чтобы выбросить на помойку и купить новый. И отдых в Египте мы планировали, выискивая наиболее выгодные варианты. А на витрине магазина стояли летние босоножки, чуть дешевле нашей путёвки, и какая-то женщина, не меряя, купила их, между делом купила, – скучно было в выходной день.

Все это я подмечал, хотел дать то же самое Линнет и подрастающему Тревору, но не мог. Я ставил для себя невообразимо высокие цели, верил, что способен достичь их, но вот мне уже под тридцать, я бы и рад отказаться от амбиций, да только поздно. Можно ли участвовать в марафоне, бежать, не жалея ног, падать, ломать ногу, подниматься и бежать дальше, превозмогая боль, не обращая внимания на заклинания врача остановиться, обрекать себя на инвалидность в будущем, но сейчас, в настоящем, продолжать изнурительный забег, а потом, на последнем отрезке, плюнуть на все и сойти на обочину? Выбросить на свалку годы упорных тренировок? Стоило бросить еще на старте, как только первый раз упал и покалечился, или же бежать до конца?

Я не освоил за жизнь ничего, кроме писательского ремесла. Не маячил такой