Плохой ребенок - Генри Сирил
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Арнольд, – раздраженно перебил его Дилан, – Я не истеричка. И не пересмотрел дешёвых сериалов. Мне сорок семь. У меня двадцать лет опыта общения с разного рода подонками…
– Ну извини, извини, я всего лишь сделал допущение. Ведь я могу сделать допущение?
Дилан вздохнул:
– Да. Ты можешь сделать допущение подобного рода. И клянусь, я всей душой хочу, чтобы ты оказался прав. Что Эрик – не больше, чем несчастный молодой парень с поганым прошлым, в котором отчасти виновата моя супруга. И что все это пройдет. И будем мы жить счастливо. Втроем! Пока смерть, скорая, не разлучит нас!
Эту фразу Дилан начинал совершенно искренне, но по мере того, как мысль его развивалась, росли в нем и раздражение, и страх, и ненависть, и обида, и уверенность в том, что первая часть фразы – чушь, тогда как конец ее – реальное будущее, возможное будущее, если, конечно, сидеть сложа руки и наблюдая со стороны, как Эрик уничтожает Грейс, сводит ее с ума.
Они попрощались около полудня. Арнольд еще раз пообещал позвонить в ближайшее время, как только появится информация, и Дилан уехал.
Выезжая на магистраль, он думал о словах Арнольда. В самом деле, что именно он рассчитывал найти в прошлом Эрика? И как вообще эта находка поможет ему вытащить жену из паутины, которой опутал ее этот расчётливый хитрый сопляк? «Спорить готов, – подумал Дилан, – что никакой он не наркоман. Это всего лишь один из рычагов, за которые он дёргает, с помощью которых управляет Грейс, словно куклой-марионеткой».
Ну ничего. Отыщем тебя в прошлом, там, где скрывается твоя душа. И препарируем ее.
Глава 9
На мой двадцать шестой день рождения Линнет приготовила морковный пирог. Простейшая выпечка, но я его обожаю. Еще с вечера мы запланировали провести весь день вместе, сходить в парк, который находился недалеко от нашего дома.
Что же Линнет хотела? Не помню. Скорее всего, свое любимое желе в пластиковом стаканчике. Дешевая химия. А Линнет его любила. Еще с института. Да-да, она хотела желе, а еще мы собирались покормить голубей. Я не пытаюсь сделать из своей жены героиню романа, хрупкую, с милыми странностями. Она действительно могла часами кормить голубей или рассматривать цветы. Ладно, может, и не часами, но подолгу. Такая она у меня была. Ей для счастья хватало совсем немного. Из нас двоих не жилось спокойно мне – мальчику, однажды победившему на литературном конкурсе.
Мы собирались провести весь день вместе. Засыпали в хорошем настроении.
А проснувшись, я понял, что больше не хочу писать мудреную хрень с неожиданными сюжетными поворотами. Меня внезапно затошнило от всего этого. Книги я выдавал как с конвейера, идеи новых романов строились вокруг сюжетного поворота. Сначала рождался он – как основа, затем обрастал нюансами, деталями, в общем, словесным мусором, подогнанным под сюжет.
Я производил суррогат. И производить его становилось все сложнее и сложнее. На что бы ни упал мой взгляд, будь то кухонный нож или кружка с чаем, первая мысль, которая проносилась, была – как этим ножом или этой кружкой можно обмануть читателя. «А что, если это не нож, а, скажем, резиновый утенок, а главный герой этого не понимает?» «А если в кружке не чай, а уксус, и… э-э, не знаю, главный герой, по доброте душевной, угостил им соседа, а тот, поняв, что ему подсовывают уксус…» И так далее. Поток идиотских идей. Разумеется, я не фиксировал в памяти весь бред этот. Просто проносилось в голове постоянно что-то подобное, как проносятся в наших умах миллионы рваных, неоконченных мыслей.
Я больше не хотел писать психологические триллеры. В компьютере хранился черновик почти оконченного романа, но я твердо знал, что даже его не стану заканчивать. Внезапно, с рассветом, пришло осознание, что я занимаюсь чем-то совершенно бессмысленным.
Писатель, настоящий писатель – это тот, кто идет по одной из трех возможных дорог. Либо ты коммерчески успешен, либо пишешь для потомков, либо, и это самая лучшая тропа, ты совмещаешь и то, и другое.
В первом случае с твоей смертью умрут и твои книги. Не сразу. Какое-то время ты будешь жить в сердцах и памяти современников, которые и превратили тебя в богатого человека, лицо которого мелькало на страницах журналов. Второй не принесет тебе денег, но обеспечит место среди классиков. Третий – доступен единицам. Во всех иных случаях ты не писатель. Ты просто-напросто занимаешься ерундой.
Как я.
Те деньги, что я зарабатывал писательским трудом, можно зарабатывать абсолютно на любой работе, например, продавая сигареты в табачном магазине, который находился недалеко от нашего дома. А литературное бессмертие моими работами точно не заслужить. Ну и на кой черт тогда это все?
Никаких голубей мы в тот день не пошли кормить. По моей кислой морде Линнет сразу поняла, что компаньон для прогулок из меня фиговый. Мы позавтракали пирогом, я силился улыбаться, шутить, но очень скоро выдохся.
– Работать будешь? – спросила она, мягко улыбнувшись.
Я открыл на кухне окно, закурил и то ли покачал головой, то ли кивнул, сам толком не зная, буду я работать или нет. Над чем?
– Ладно, – Линнет составила посуду в раковину, – не буду тебе мешать.
Она чмокнула меня в затылок и вышла.
– Еще раз с днем рождения, – крикнула из комнаты.
– Спасибо, дочь степей, спасибо, родная.
Докурив, я открыл ноутбук и написал письмо редактору. В нем я безапелляционно сообщил, что триллеры писать больше не намерен, что у меня есть большое желание написать что-то стоящее. Так что давайте дружно подумаем, в какую серию меня определить, а если есть у вас, дорогой редактор, сомнения насчет коммерческого успеха такой затеи, то не переживайте, уж проклятые пять тысяч книг мы как-нибудь продадим, а большего вы все равно от меня и не ждали никогда…
В общем, все в таком духе. Я почти не сомневался, что мне ответят положительно. Ведь то, что я написал редактору, звучало справедливо. Я о той части, где я уверял, что тираж в любом случае как минимум отобьется: все же я был на слуху у читателя. Правда, отказать мне могли по другой причине. Я стабильно приносил хоть небольшую, но прибыль. А новые мои работы вовсе не гарантировали успех. И
