Сожженные мосты - Александр Маркьянов

Пан Гмежек не стал упоминать, что дети жили с женой. Бывшей. Как и большая часть полицейских, пан Гмежек был в разводе, мало какая семья выдерживала испытание работой полицейского. Тем более — семья старшего инспектора убойного отдела, которого могли выдернуть на происшествие в любое время дня и ночи.

— А у меня Ежи единственный. Даже супруги нет… погибла…

Впервые за все время службы старший инспектор Гмежек не знал, что ему сказать. Он был циничен, как и все полицейские и за время службы повидал немало. Как и все полицейские он имел дело с отбросами общества: убийцами, грабителями, разбойниками, наркоманами. Он смотрел в глаза семнадцатилетнему поддонку, который убил старую пани чтобы поживиться содержимым ее сумочки, он входил в состав оперативно-следственной группы в ставшем основной для ленты синематографа розыскном деле «Березовая роща», когда им удалось-таки изобличить маньяка, тихого почтового служащего, на руках которого была кровь тридцати двух человек[392]. Он всякое видел. Он видел и самых разных полицейских, честных и не очень, и совсем не честных, он мог даже подложить улику в карман виновного, если видел что тот и в самом деле виновен. Но он никогда не арестовывал человека, никогда не привлекал его к ответственности, если видел что тот — невиновен. А сейчас получалось так, что он отнимал сына у старого генерала, который был опорой порядка в Варшаве в эти трудные минуты — и при этом искреннее считал молодого человека невиновным.

Он впервые узнал, что это такое — арестовывать невиновного человека, человека которого ты считаешь невиновным. И ему это — не нравилось.

— Пан генерал, я могу вам пообещать только одно, что я лично прослежу за тем, чтобы при производстве следствия закон соблюдался до последней запятой. Кроме того — я лично прослежу за тем, чтобы все данные об убитом, о том кем он был — были внесены в дело и представлены на рассмотрение судье.

— Закон… — генерал снова повернулся к окну — кому сейчас нужен закон, кто помнит о нем? Вон эти?

— О нем помню я. Надеюсь, что и вы, пан генерал. Закон нужен нам.

Генерал покачал головой.

— Что есть закон вот для них? — он показал рукой в окно — им не нужен закон. Им нужна свобода. Они выходят на улицы и кричат — нам мало свободы! Дайте нам ее… Знаете, пан полицейский, когда то давно… я и несколько других офицеров удостоились личной аудиенции монарха… тогда еще царствовал отец ныне правящего монарха, да продлит Иезус его дни. Он тогда сказал одну фразу, которую, да наверное и другие офицеры запомнили на всю жизнь. У моего подданного нет права быть скотом — вот что он сказал. И в России — никогда такого права у подданных не будет. Те, кто выходят на площадь и кричат что им мало свободы — им нужна именно эта свобода. Свобода быть содомитом, наркоманом, диссидентом. Нас, которые не дают им эту свободу — они называют иродами и сатрапами…

Генерал снова замолчал.

— Пан генерал, вы знаете, где ваш сын был в ночь на двадцать шестое июня сего года? — осторожно спросил пан Гмежек.

— Об этом он расскажет вам сам. Если захочет. Думаю, захочет, потому что нечего стыдиться. Раньше, таких как этот пан… сжигали на кострах. Сейчас — у нас есть закон.

Генерал нажал на кнопку звонка, он зазвенел так резко, что старший инспектор Гмежек непроизвольно вздрогнул.

— Еще один вопрос, пан генерал. Я так понимаю, что ваш сын мстил за кого-то. Вы знаете — за кого?

— Об этом он тоже расскажет вам сам.

Хлопнула дверь, на пороге вырос майор Пшевоньский.

— Пан генерал?

— Проводи — коротко сказал генерал, показывая на Гмежека — пусть полицейские выполняют свою работу.

— Прошу меня простить, пан генерал — сказал Гмежек.

Генерал ничего не ответил.

Вместе с паном майором они проследовали на другой этаж, уже перекрытый. Здесь было шумно, голосили рации.

— Как вы выведете его из здания, пан полицейский — негромко спросил майор Пшевоньский — демонстранты его разорвут и вас заодно?

— Кто сказал, что я кого-то собираюсь выводить из здания?! — раздраженно ответил старший инспектор — мне нужно просто поговорить!

Майор остановился около одной из дверей, постучал. Потом еще раз.

— Странно…

Еще стук, громкий — без ответа.

— Когда вы его последний раз видели?

— Полчаса назад.

Майор навалился с силой на ручку двери, добротную, сделанную из настоящей стали. Та не поддалась.

— Есть еще ключи?

— Да, в дежурке.

— Неси — распорядился полицейский — и прихвати с собой еще кого-нибудь.

— Кого именно? — недоуменно переспросил майор.

— Неважно кого! Любого, только не полицейского.

— Понял…

Майор вернулся минут через семь — пришлось обходить баррикады. Вместе с ним был казак, невысокий, вооруженный автоматом крепыш.

— Вот! — майор протянул ключ.

— Откройте сами — отстранился от двери старший инспектор.

Майор пошерудил ключом в замке, нажал на ручку — и дверь открылась.

— Теперь заходите и ни к чему не прикасайтесь.

В кабинете было темно — из-за грязных, немытых стекол, на столе была пыль — но с разводами, показывающими что тут кто-то был и совсем недавно. Старший инспектор натянул на руки тонкие нитяные перчатки, которые всегда имел с собой, потом достал небольшой цифровой фотоаппарат и начал фотографировать. Сначала от двери он сделал несколько фотографий общего плана кабинета, потом подошел ближе к столу и сфотографировал несколько раз столешницу и оба стула. Потом сфотографировал стекла. Потом он достал небольшой цифровой диктофон, включил его и осторожно положил на поверхность стола. Лучше было бы — учитывая резонансный характер дела — производить съемку следственного действия на видеокамеру — но видеокамеру они на выезд не взяли. Придется довольствоваться этим.

— Сегодня тридцатое июня две тысячи второго года…

Он посмотрел на часы.

— Одиннадцать — семнадцать по варшавскому часовому поясу. Я, старший инспектор отдела убийств сыскной полиции Варшавы Бронислав Гмежек в связи с возбужденным уголовным делом о причинении смерти провожу обыск кабинета номер…

Полицейский повернулся к военным.

— Двести семнадцать — подсказал майор Пшевоньский.

— Номер двести семнадцать в здании штаба Виленского военного округа. Кабинет перед осмотром был заперт на штатный замок и был открыт по моей просьбе дежурным офицером, использовавшим запасной ключ, находившийся в дежурной части. Хозяином этого кабинета является поручик Ежи Комаровский, Его Императорского Величества лейб-гвардии Польского Гусарского полка. Я прав?

— Не совсем. Это временный кабинет, в нем сидят командированные офицеры.

— Хорошо. С какого времени его занимает поручик Комаровский?

— Причем два месяца, нужно посмотреть по журналу — ответил майор.

— В журнале отмечается, кому выданы ключи от кабинета?

— Да, обязательно.

— Сколько всего существует ключей от кабинета?

— Два ключа.

— Где они находятся?

— Один обязательно в дежурной части. Второй — на руках у офицера, которому предоставлен кабинет.

— Передача ключей фиксируется?

— Обязательно. Сдающий и принимающий расписываются в журнале.

— А если один офицер передает ключи другому офицеру?

— Тогда они должны подойти к дежурному и расписаться в журнале — кто сдал и кто принял.

— Спасибо. Получается, что теми ключами, которые должны быть в дежурке вы открыли дверь. Вторые ключи от кабинета — у пана Ежи Комаровскому, которому он предоставлен.

— Так точно.

— Пан Комаровский мог передать кому-то ключи от кабинета, не регистрируя это в журнале?

Майор задумался.

— Если он сделал это — это является должностным проступком — изобрел наиболее приемлемую формулировку майор.

— А дежурный офицер мог выдать ключ, который находится у дежурной смены кому-нибудь?

— Мог, но не каждому. Только старшему офицеру с особыми полномочиями и с отражением этого в журнале.

— То есть если дежурный офицер выдавал кому-либо второй ключ — то это будет отражено в журнале?

— Да, безусловно. Без записи ключ не выдадут даже командующему.

— Хорошо, с записями в журнале мы ознакомимся потом…

Если бы старший инспектор Гмежек прервал обыск, спустился вниз и проверил по журналу, кому выдавался второй ключ — то сразу узнал бы имя настоящего убийцы. Убийца получал второй ключ сегодня, а до этого второй ключ брали несколько месяцев назад. Он имел полномочия, чтобы получить второй ключ, и знал, что его имя и номер удостоверения запишут в журнал учета — но пошел на этот тщательно просчитанный риск разоблачения. Потому что знал — ровно через три часа это не будет иметь никакого значения.