Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин

- Да, перевелись у нас настоящие лаечки, – с видом знатока покивал Петрович. Он где-то читал или слышал, что чистопородных лаек теперь мало. Но если бы цыган не похвалил собаку, художник и не обратил бы на неё внимания.

- И катерок что надо, – похвалил Димка, шутливо предложив: – Может, сменяем на плотик?

- Ни за какие коврижки, – решительно отказался Тимофей.

- Ишь придумал! – поднялась на парнишку Файка. – Да наш плот, он знаешь какой? Он деревянный...

- И вообще, – добавила Зойка.

- Конечно, конечно, – от всей души поддержал их художник. – На плоту плыть куда интересней.

- Шучу я. Шуток не понимаете, что ли? – огрызнулся Димка, сглатывая слюну: из открытой двери пахло чем-то вкусным. – Вас в гости зовут.

- Здравствуйте, здравствуйте, – радушно приветствовала их хозяйка. Проходите, пожа... – споткнулась она на полуслове, увидев Вениамина Петровича. – Ты?! Вы?!

- Вот, встретились, – хрипло выдавил из себя художник. – Не ожидал...

- Ну, дай я тебя поцелую, – сказала старушка. Однако художник не мог сдвинуться с места. Ноги, много и верно служившие ему на войне и в мирные времена, ноги, исходившие тысячи километров, вдруг отказали.

- Давай, давай! – тянули Вениамина Петровича девчонки. – Целуй бабушку! Она симпатичная.

- Желательно побыстрей, – поддержал Димка. – На столе обед стынет.

Тимофей прикрикнул на девчонок, оттолкнул в сторону Димку. Художник сдвинулся наконец и церемонно поцеловал старушке руку.

- Всё такой же галантный! Венечка, – целуя его в лоб, удивлялась старушка, – неужто сорок лет пролетело?

- Почему ты здесь? Я думал, ты в Сургуте.

- Приехала к сыну. Это внуки мои.

- Так. Ну вот, ну прекрасно. – Надо бы улыбнуться счастливо, светло, и старый художник улыбался, но губы дрожали, и слова падали какие-то незначительные, лёгкие, как луковая шелуха.

Димке было не до переживаний. Он устроился за столом, придвинув к себе тарелку с ухой; на него угрюмовато поглядывали из угла маленькие хозяева.

- Проходите да не стесняйтесь, – пригласил он хозяйских ребятишек. – Я в доску свой. И вообще человек простецкий. Ну, что же вы? – он вынул из кармана пачку жевательных резинок, протянул малышам. – Берите... ради знакомства... чуингам! Родитель аж из Америки привёз.

- Это потом, – остановила старушка. – Сначала ушицы похлебайте. Она пристроилась с краешку и всё смотрела, смотрела на художника, который тоже не мог есть и рассеянно помешивал ложкой уху.

- Кушай, Венечка, кушай!

Петрович, кажется, разучился понимать простые человеческие слова: заулыбался, кивнув и нежно погладив маленькую, но крепкую руку старой женщины.

Судьба развела их почти на полвека. Вера Сергеевна вышла замуж, родила дочь, сына, схоронила мужа, здешнего учителя, одного из первых ханты, получивших высшее образование. Он учился в Ленинграде, там и познакомился с Верой Сергеевной. И то, что могло составить счастье художника, могло повернуть всю его жизнь, окрасив её в светлые тона, прошло мимо. Остались воспоминания о юности и неразделённое чувство. Это были прекрасные воспоминания, и художник довольствовался ими. Судьба отпустила ему немного, но это немногое он ценил превыше всего, берёг и не позволял чувству терять юношескую свежесть. В усталом и седом старике Вера Сергеевна узнала прежнего восторженно-чистого, застенчивого юношу, который не смог, не посмел сказать ей слова признания, он написал это в записке. Однажды, смущённо отвернувшись, сунул записку в руку и убежал. Оказалось, навсегда убежал. Записку Вера Сергеевна хранила долгие годы, перечитывала, улыбалась вспыхнувшей, как искорка, первой любви и вспоминала худого длинного мальчика. Он был такой смешной, такой нескладный! И нескладной оказалась вся его жизнь.

А художник думал иначе. Он не сетовал, не жаловался на обстоятельства. Он просто жил и ждал. Жить помогало не только чувство, но и любимое дело, зори, которые он рисовал, общение с природой, с людьми, которых он любил бескорыстно и нежно.

Всё было обычно в его жизни. То, что он имел, доступно каждому, но где взять столько веры и терпения и ждать, ждать, ждать... Он верил и ждал и был счастлив. Как будто вчера вспыхнула от радостного смущения девочка с бело-розовыми бантами, в узкой ладони которой трепетала записочка. Для него всё осталось прежним. Изменилось лишь время, изменились или ушли из его жизни многие близкие люди. А девочка с бантом всё та же... Он видит её, он узнаёт её в этой стройной и миловидной старушке; в её поблёкших глазах угадывается та же полдневная синева, то же тепло в голосе, та же радость в душе...

Он ошибся, наверно. Он много нафантазировал, но... только не про себя.

- Кушай, Венечка! Что же ты? – снова напомнила Вера Сергеевна.

- Разве непонятно? – уплетая жареную оленину, брякнул Димка. – Он влюбился в вас по уши.

Вениамин Петрович гневно вспыхнул и молча вышел из-за стола.

- Болтушка! – сердито сверкнула глазёнками Зойка, ткнув кулаком парнишку.

С другого боку досталось от Файки.

- А что я такого сделал? Я только сказал, что он влюблён. Сам-то ведь не посмеет сказать, – оправдывался Димка, понимая, что пошутил плоско и обидел старого человека.

Вера Сергеевна, деликатно кашлянув, удалилась и вскоре вернулась, поставив на стол