Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Если идёшь в лес или в тундру пошёл и встретил какую-нибудь вот такую маленькую фигурочку типа óберега – ну то ли зверь, то ли что – это óберег. <Фигурочка сантиметров десять? – Е. С. > Хоть десять, двадцать, хоть пятнадцать – всё равно. Или коряга, или из камня, или сухая трава – какую-то такую, мы говорим: óберег. В Есенинском музее у нас было, в школе у меня был Есенинский музей – он остался сейчас, там две комнаты. А тут начались у нас немножко неурядицы с новым директором, которая не очень поняла смысл этого самого музея и относилась к нему очень недóбро. И вот ребята, зная это, пошли мы с ними на экскурсию, они и говорят: давайте наберём óберегов против злого взгляда… нашей Татьяны Павловны. И набрали всяких-всяких фигурок. Сказать, что там десять-двадцать – это не скажу. Там всех было пятьдесят-семьдесят набрано! И поставили в каждую витрину, на каждую книжную полку, под каждый стенд на окнах. А у меня умерла только мама, и мне принесли Библию. Библии тогда ни у кого не было, и вот три тома Библии на окне, а тут мы ещё… Я чудесный этот случай расскажу, а потом ещё расскажу. Ну вот положили Библию на окно, и я про неё забыла, домой не взÕла. Ну, пришли мы, вымыли обе комнаты в Есенинской, скипятили самовар и тут смотрим: опять следы остались. Девчонки кричат: мы быстро вымоем! А Илюшка говорит: Валентина Евгеньевна, я тогда самовар девчонкам поставлю, они сейчас вымоют пол, пусть по чашечке выпьют ещё чаю. Я говорю: не надо, Илюшенька, ставить, не надо самовар – мы уже пóпили всё. Нет, мальчик не послушался, взял включил самовар, девочки закончили всё, я выключила свет, все ушли, и Илюшка мне не сказал, что он включил самовар. И мы ушли. Самовар был включён двое суток. Через двое суток – это было в среду у нас в Есенинской, четверг я не работала – у нас методический день, я в школу не приходила, а в пятницу я пришла во вторую смену к двум часам. Зашла сразу в Есенинскую с мальчиком одним. Он бросился к окну, чтобы маме помахать рукой, что он в школе, и сразу говорит: ой, здесь что-то горячее! Гляжу: самовар – ну весь… и все четыре ножки самовара – они вгорели вот уже в эту, в дерево окна вгорели. Библия. И самовар стоит на окне, а рядом тюлевая занавеска. Тюлевая занавеска падает на рояль, и на рояле лежат óбереги. Я выключила сразу: не замкнуло нигде, выключила – и кому ни рассказываю, все говорят, что Вы чудо рассказываете какое-то. А я ребятам говорю: ребята, вот посмотрите, что случилося! А они говорят: Валентина Евгеньевна, наши óбереги помогли! Поневоле подумаешь, что это так. [2170]

Народное почитание творчества Есенина заметно и в том, что газетные заметки самой различной тематики (отнюдь не литературоведческого характера, не имеющие никакого отношения к поэту и даже не упоминающие его имени) нередко озаглавливаются строчкой какого-либо есенинского стихотворения, иногда даже без закавычивания. На это не раз обращала внимание член Есенинского общества «Радуница» Н. М. Хопёрская из Харькова, которая высказалась во время дискуссии за «круглым столом», завершавшим Международную конференцию «Издания Есенина и о Есенине: до и после столетия» (ИМЛИ РАН, 2 октября 1997 г.):

Есть целый ряд публикаций, где ни одного слова о Есенине нет, но имеется есенинская строка. Вот целая страница о женщине-харьковчанке обозначена есенинской строкой «Не жалею, не зову, не плачу…». Вот наша газета «Слобода» харьковская: опять ни слова о Есенине, а заглавие статьи есенинское – «Пахнет яблоком и мёдом По церквам твой кроткий Спас». Или «Не “Отговорила роща золотая…”»: рощу хотели срубить, общество вступилось, в конце концов оставили рубку и рощу сохранили – так появилось заглавие заметки. «Есенин и мы», «Есенин с нами» – вот если бы эти заглавия собирались по всей Руси и помещали бы их в музеи: по праву Есенин всю жизнь с нами. [2171]

Известно, что уже при жизни Есенина, в 1924 году, был выпущен плакат «Ленинизм», на котором под рисунком напечатаны в несколько видоизмененном виде строки из поэмы «Гуляй-поле». [2172] Опубликованная в № 12 за 1968 г. журнала «Молодая гвардия» статья Святослава Котенко озаглавлена «Хочу видеть этого человека» [2173] – неполной строкой-рефреном из монолога Хлопуши из поэмы «Пугачев» (ср.: III, 29, 31). Есенинской строкой назвал А. П. Платонов рассказ «Мой луговой Иордань».

Есенин, пожалуй, один из немногих писателей, чьи творчество и сама личность подвержены фольклоризации и «олитературиванию» не только в народной среде, как это обычно и происходит, но и среди поклонников его поэзии, своеобразных любителей-почитателей, а также противников. Начальное звено процесса фольклоризации было выковано газетчиками еще при жизни Есенина. Об этом вскоре поведал его друг А. Б. Мариенгоф на примере Новочеркасской газеты: «Газета сообщила неправдоподобнейшую историю имажинизма, “рокамболические” наши биографии и под конец ехидно намекнула о таинственном отдельном вагоне, в котором разъезжают молодые люди, и о боевом администраторе, украшенном ромбами и красной звездой». [2174] Показательно то, что вымышленный текст, выдержанный в почти фольклорном духе, оказался более действенным, чем жизненная правда: «В Новочеркасске после громовой статьи местной газеты за несколько часов до начала – лекция запрещается». [2175]

Ныне фольклоризуются даже концепции ученых-филологов, спускаясь в рабоче-крестьянские и «околонаучные» слои технической интеллигенции. Благодатным «проводником» становится народное Есенинское общество «Радуница», члены которого дружно посещают всевозможные научные конференции, проводят чтения и распространяют информацию по цепочке, иногда по вполне народному способу «испорченного телефона».

Так, фольклорным моментом, бытующим среди есениноведов, стал доклад киевского исследователя Л. А. Киселевой на конференции в ИМЛИ РАН в 1995 г. в честь 100-летия со дня рождения Есенина. В своем докладе Л. А. Киселева остроумно подметила совпадение распространенного количества главок церквей с числом домишек в есенинском стихотворении «Край ты мой заброшенный…» (I, 60–61); это число – пять – трудно возводить к автобиографической реальности, ибо родное с. Константиново насчитывало сотни домов (хотя какой-либо окрестный хутор вполне мог состоять именно из пятерки дворов). И все-таки число «пять» символично и находит параллель в церковном пятиглавии, которое в народном понимании объяснялось поклонением Христу и четырем канонизированным евангелистам.

Край ты мой заброшенный,

Край ты мой, пустырь.

Сенокос некошенный,

Лес да монастырь.

Избы забоченились,

А их всех-то пять.

Крыши их запенились

В заревую гать.

Под соломой-ризою

Выструги стропил,

Ветер плесень сизую

Солнцем окропил (I, 60–61).

Так вот, в экскурсионном автобусе, направившемся из Москвы как раз в Константиново, кто-то из членов «Радуницы», присутствовавших на конференции, стал пересказывать мысли Л. А. Киселевой как услышанные где-то, витающие в воздухе, правдивые и не требующие доказательств, напрочь забыв про авторство этой интересной гипотезы. Когда мы обратили внимание самой Л. А. Киселевой на такую почти народную интерпретацию ее высказывания, исследовательница улыбнулась и сказала, что рада тому, как доклад «спускается» в народ и там фольклоризуется, обрастает новыми нюансами и домыслами.

Современный иностранный исследователь И. Ч. Варга написал о феномене фольклоризации фигуры поэта: «Величайший русский поэт метаморфозы – Сергей Есенин (1895–1925). До сегодняшнего дня его образ и творчество окружает нимб и теневая сторона легенд. Чудеснее сказки действительность в том, как начал Есенин и, воспев свою судьбу, занял достойное место в русской литературе». [2176] Из статьи самого филолога легко извлекается образчик рождения «слухов и толков» о поэте. Казалось бы, библиофилам следует заняться поисками неизвестной книжицы Есенина, о которой сказано: «Второй сборник “Синева” увидел свет в начале 1918 года», и далее – «Он пишет в “Синеве”…». [2177] Однако только неточный перевод породил будто бы утраченный сборник, каким в действительности оказывается «Голубень», вышедший из печати в эсеровском издательстве «Революционный социализм» в промежуток с 16 по 22 мая 1918 г. [2178]

Еще один пример – домысливание в «мифологическом ключе» сути жизненных событий Есенина, стремление придать им знаковый характер, надежда уловить в биографии поэта ниспосланную свыше символичность. Лариса Сторожакова выстраивает цепочку переплетений «жизнетекстов» двух друзей – Есенина и Мариенгофа – и усматривает роковую линию «магических чисел»: «Есенин, его страшная гибель – об этом, конечно, говорили в доме <А. Б. Мариенгофа> много… Семнадцати лет Кирилл Мариенгоф покончил с собой. Так же, как и Есенин. <…> 31 декабря поженились Мариенгоф с Никритиной. 31 декабря Есенина хоронили на Ваганьковском кладбище. На Богословском переулке жили они в Москве. На Богословском кладбище Мариенгофа и Никритину похоронили. Случайностей не бывает» [2179] 1.