Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

Этнограф С. И. Дмитриева систематизировала разбросанные по разным источникам сведения о космических пришельцах (их портрет, особенности появления на Земле, влияние на людей, роль случайных наблюдений или намеренное вызывание с помощью спиритических сеансов и др.). Их суммарный портрет исследовательница видит таким: «Это существа с рогами, с шестипалыми конечностями, маленькие человечки с большой шарообразной головой и без лица или вообще без головы, человечки – химеры с лицами, напоминающими крысиные морды». [2152] Исследовательница усматривает роль стихийных духов, огненного змея и черта, привидений и призраков, монстров в порождении и становлении образа инопланетянина; приводит богословскую трактовку этих персонажей как бесовской разновидности и теософскую концепцию элементалов как низших духов; учитывает влияние христианской и художественной литературы на развитие мифического персонажа. Исследовательница соотнесла есенинского «Черного человека» с образом «человека в черном», который «присутствует в современных рассказах, связанных с полтергейстом и НЛО». [2153]

Есенин как вызываемый дух «страшных гаданий»

Имя Есенина проникло и в такой современный фольклорный жанр, как гадание типа спиритического сеанса. Обычно участники современных «страшных гаданий» вызывают дух Пушкина (это самый распространенный персонаж из русских писателей). Фигура Есенина стала еще одним подобным «духом» (правда, встречаемым в ограниченной среде русских интеллигентов-«есенинцев» и школьников). В. Е. Кузнецова из пос. Росляково Мурманской обл. в июне 2000 г. рассказала о гадании с попыткой вызвать дух Есенина:

А уж вот была учительницей, взрослая уже совсем, в старших классах, и был у меня один выпуск. Ой, уж как я любила этот выпуск! Даже не сказать, как я их сейчас люблю! Весь выпуск – тридцать человек, все до одного поступили в институт сразу. <…> И когда они приехали: давайте будем гадать! Мы расстелили газету, нет – бумагу большую, начертили круг на этом, буквы, поставили тарелку. На тарелку что-то там, поставили свечи. И вот к тарелке не прикасались, но каждый поставил по пальчику. И начали. Ну, там нарисовали: стрелка, всё. И начали, значит, загадали каждый своё что-нибудь. Вопрос задаёт. И тут бух – у нас вот как в сказке сбылось. <…> А вот стрелка двигается и останавливается около букв. Очень быстро двигается стрелка и вдруг замерла – около какой буквы – сразу по буквам складывали слова. <…> Да-да-да, духа вызывали. Мы вызвали духа. Сначала мы, конечно, решили Есенина вызвать. Он послал нас на три буквы. <Смеётся.> Мы от него отстали. [2154]

Проблема заведомо ложного «Dubia» с точки зрения фольклориста

Еще одной увлекательной для исследователей проблемой является приписывание Есенину произведений, к авторству которых он не имел никакого отношения. Проблема заведомо ложного «Dubia» и идентификации таких текстов с авторскими оригиналами и первоисточниками существует и для литературоведения, и для фольклористики. В последней она интересней тем, что порождением ее является не случайная ошибка профессионала, а искренняя убежденность информанта, его горячее желание приписать чужой текст (иногда неизвестного автора) любимому поэту. Вопрос об авторизации такого произведения в фольклоре уточняется с учетом позиции повествователя, способа его ознакомления с текстом и уяснения особенностей контекста бытования сочинения. В литературоведении на протяжении почти 70-ти лет велись и ведутся споры об авторстве «Послания евангелисту Демьяну», сочиненном Н. Горбачевым и приписываемом Есенину. [2155] Это не единственное стихотворение, отсылаемое к Есенину. Чтобы развеять миф о лжесочинениях, в академическое «Полн. cобр. соч.» С. А. Есенина пришлось даже включить пространный перечень подобных произведений.

Старожил г. Пошехонье Ярославской обл. Ф. И. Кукушкин, 82 лет, в 1999 г. прочитал нам шепотом фрагмент эротической поэмы «Лука М…дищев», относимой к творчеству Баркова, но неопубликованной при его жизни по понятным цензурным соображениям. При этом Ф. И. Кукушкин убеждал нас, что перенял этот текст от двоюродного брата Есенина, с которым он встречался в Москве во время Великой Отечественной войны, кажется, в 1944 году. Ф. И. Кукушкин является кадровым офицером-пограничником, ветераном войны и знатоком многих фольклорных солдатских песен Гражданской, Финской и Великой Отечественной войн, а по наблюдению исследователей, изучавших поэму Баркова, все ее редакции бытовали в военной среде. Естественно, по поэтическим особенностям услышанный от пошехонского жителя текст ничуть не похож на есенинские стихи – вот отрывок из него:

Ох, ненасытное творенье,

Кому и не видать греха,

Она недавно проглотила

Пятьсот коров у пастуха,

На дне ее пропал без вестья

Портной, сапожник и кузнец,

Пропало денег тысяч двести,

И сходил с ума купец. [2156]

«Слухи и толки» о есенинских реалиях. Проблема «народного комментирования»

Народная любовь к Есенину проявляется также в воспоминаниях лиц, желающих рассказать о поэте все, что они знают; особенно если рассказчики являются уроженцами Рязанщины. Нам довелось принимать участие в таких доверительных беседах, причем происходили они порой в очень отдаленных от «малой родины» Есенина населенных пунктах (г. Пошехонье, г. Москва и Подмосковье). Узнав, что фольклорист интересуется не только устным народным творчеством, но и изучает поэзию Есенина, многие старожилы по собственному почину начинали вспоминать о Есенине. Порой их повествование оказывается весьма далеким от реальных событий, в чем-то почти произвольным и легендарным, иногда поданным с чужих слов; однако даже самые мелкие и незначительные крупицы воспоминаний проливают новый свет если не на творчество Есенина, то хотя бы на народное осознавание феномена этой фигуры. Жительница г. Спас-Клепики А. Д. Хламова, 72 лет, сообщала в 1987 году о Спас-Клепиковском периоде жизни Есенина: «Батина Анна Григорьевна с Первомайской улицы училась с ним вместе, рассказывала. // Он парень был красивый. Посадил девчонку в лодку, катал в реке Пре. Она простыла и умерла. Красивая была». [2157]

Если рассказ А. Д. Хламовой стимулировался вопросами фольклористов-собирателей, то размышление уроженки с. Федякино (соседнего с селом Константиново) вызван ее личным сочувствием к исследовательской деятельности и стремлением помочь есениноведению. Переселившаяся в Москву 80-летняя Мария Николаевна по привычке к сельским «беседам» приходит по воскресным дням на «пятачок» в Тимирязевском парке послушать старинные деревенские песни, исполняемые такими же выходцами из провинции. Она рада вниманию к ее родному селению и с удовольствием вспоминает об интересе жителей окрестных деревень к Есенину и к с. Константиново как к «колыбели поэта»:

Ну, у кого он жил там? У бабушки – у дедушки. Где они жили у дедушки? Как-то я забыла, как там называлось село. <…> Он жил много в Солотче – там на берегу Оки.

Такое – как входишь <в Константиново> – дерево большое, раньше его не было. Почему, откуда это дерево взялось? Раньше его не было, этого дерева.

Вот как входишь, там у него печка <в избе>. Печка-то как у всех. Просто входишь к ним в дом, тут у них кровати были, что – забыла, как там. Я уж лет 10–15 в деревне не была в своей. А тогда мы ходили туда. Потом как началось: Есенин, Есенин – и вот мы стали бегать смотреть. [2158]

Дерево перед домом Есениных так сильно поразило Марию Николаевну и запечетлелось в ее памяти, что она повторила еще раз: «Войдёшь в дом, а тут дерево стоит. Когда оно выросло? Уж много лет». [2159] Возможно, Мария Николаевна имела в виду то обстоятельство, что дерево не сопровождало всю жизнь Есенина с момента рождения, а, наоборот, было посажено поэтом почти в конце жизни: «Перед входом в дом – высокий тополь. Крона его вознеслась над крышей. По свидетельству сестер поэта, дерево было посажено Сергеем Александровичем во время его приезда в село в мае 1924 года». [2160] По сведениям Н. В. Есениной (Наседкиной), это дерево посадил отец – В. Ф. Наседкин – после рождения сына Андрея в 1927 г. [2161] На улицах с. Константиново и по сей день растут тополя около других домов.

Тополь являлся весьма значимым древесным образом для Есенина, лично важным для поэта символом. Образ тополя как свернутая до одного дерева метафора «малой родины» звучит в поэме «Пугачев» (1921) – в эмоциональном монологе Бурнова, удрученного мыслями о возможном поражении народного восстания: «Жалко тополь над низким окном» (III, 42). И в юношеской лирике Есенина уже проявлен образ тополя как одушевленного существа, самостоятельного персонажа, уравненного в «природных» правах с человеком: «В чарах звездного напева // Обомлели тополя» (IV, 59 – «Королева», 1913–1915). Такое заинтересованное отношение к тополю уловил создатель общественного музея Есенина в Липецке В. И. Синельников (1923–2005), который привез кусочек коры этого дерева из родной усадьбы поэта в с. Константиново и бережно хранил его в своей музейной экспозиции. [2162]