"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

- Это нам не помеха, - он свернул в Спасоглинищевский переулок и замер.

Москва простиралась внизу. Он видел крыши домов на Хитровке, видел поблескивающую воду реки. Было еще светло, нежный, золотистый закат вставал на западе, звенели колокола церквей. Волк, внезапно, вздохнул:

- Я не думал, что здесь так красиво. Первый барон де Лу, по легенде, в Москве родился, русским был…, Анри мне говорил, я помню. Хотя это сказки, наверное…, - он постоял, любуясь городом, и спустился к Хитрову рынку. Они с Техником и Халтуриным встречались в десять вечера, в трактире Можейко.

В комнате было накурено, серый дым плавал слоями в воздухе. Даже распахнутое во двор окно не помогало. По деревянному столу были разбросаны бумаги, расставлены чашки с остатками кофе и чая. На фарфоровых тарелках лежали заветренные огрызки пирогов. Они три раза посылали жандармов за провизией. Шел одиннадцатый час ночи. Коля иногда, украдкой, смотрел на свой хронометр:

- Трактир Можейко, на Хитровке, в полночь, - вспоминал он нежный голос Любови Григорьевны, -Господи, а если папа нас не отпустит? Она сказала, что хочет со мной поговорить…., - Коля не работал с отцом. Юноша никогда еще не присутствовал на совещаниях, что вел Федор Петрович. Дома отец всегда был с ними мягок. Он шутил, улыбался, и расспрашивал, как прошел у них день.

- Он здесь совсем другой, - понял Коля, глядя на жесткий очерк подбородка, на холодные, голубые, в тонких морщинах глаза:

- Я и не знал, что папа таким бывает.

Слово дали Коле. Юноша говорил о результатах допросов раскольников, взятых в облаве. Отец даже глазом не моргнул. Он отпивал холодный кофе, а потом, ядовито, заметил:

- Арестовали полсотни бродяг и решили, что дело сделано. Так не работают, господа. Надо перетряхнуть всю Рогожскую слободу. Оставим тех, у кого есть паспорта…, - отец положил ладонь на папку, - они нам сейчас не интересны. Займемся людьми без бумаг. Будем брать всех, кого найдем.

Федору принесли данные по регистрации иностранцев и русских за последние полгода. В сводном списке значилось двадцать тысяч фамилий. Десять жандармов сейчас занимались только тем, что сверяли эти данные с известными списками тех, кого разыскивала полиция. Федор посмотрел на заваленную папками маленькую каморку и чуть не зажмурился:

- Господи, все, как в прошлом веке. Инженеры нам помогают, пишущую машину придумали. Надо создать приспособление, которое бы обрабатывало такие вещи, делало анализ данных…, Поговорю с Александром поговорить, когда он вернется, - сына, до конца лета, Путиловский завод откомандировал на Урал. По словам Саши, они искали редкие металлы для новых сплавов.

Федор, сначала, сам хотел просмотреть все папки, но желчно сказал себе:

- А кто будет вести расследование? Козлов? Господин московский обер-полицмейстер жиром заплыл, у него в глазах уха и блины домашние, - Федор сидел во главе стола, сбросив пиджак, засучив рукава крахмальной рубашки. Коля, искоса, посмотрел на сильные, поросшие рыжими волосками, руки отца:

- Не стареет он. Шестой десяток, а будто сорокалетний. С пудовой гирей упражняется, каждый день, в заливе плавает, даже зимой…, - он понюхал рукав своего твидового костюма. Одежда пропахла табаком.

- Надо на квартиру заехать, - решил Коля, - вдруг, все-таки, она придет. Любовь Григорьевна…, - ему даже снился светлый, поблескивающий на солнце локон, спускавшийся из-под ее изящной, синей шляпки, на закрытую, воротником дневного платья, стройную шею.

К вечеру, когда Федор выслушал сыщиков из городских частей, он взял мел и подошел к доске.

Воронцов-Вельяминов стал, уверенно, писать: «Каждый день нам будут доставлять данные из железнодорожных касс. Междугородные билеты покупаются по паспортам, даже третьего класса.

Федор повернулся к собравшимся людям: «Они хотят нас обмануть. Уйти медленно, скажем, пользуясь пригородными поездами, или дилижансами, в Тверь или Можайск. Туда посланы телеграммы, предписывающие внимательно следить за всеми приезжими».

- А почему, Федор Петрович, мы не рассматриваем южное и восточное направления? - почтительно спросил кто-то. «В Рязани, Туле, тоже можно затеряться».

Федор прикусил крепкими зубами папиросу: «Либо они хотят соединиться с радикалами столицы, и тогда отправятся на север. Или собираются вернуться на запад, откуда и явились. А это Можайск, Смоленск и Брест. К сожалению, - он помрачнел, - в Царстве Польском до сих пор много несогласных с нашей внутренней политикой. Они помогают тем, кто хочет добиться бунта, - Федор вспомнил Гольденберга.

Он проводил с жидом, Федор называл его, про себя, именно так, целые дни. Воронцов-Вельяминов, мягко, объяснял арестованному, что его величество согласен на изменения. Он говорил, что готов проект конституции. Царь собирался разрешить выборы в Государственную Думу и отменить черту оседлости.

Они пили чай в камере Гольденберга, в Алексеевском равелине:

- Григорий Давыдович, поймите и вы нас, - Федор развел руками:

- Свобода крестьянскому сословию дана, но, если бы вы знали, сколько времени заняла подготовка этого проекта…, Я юрист, я в ней участвовал. Вы хотите изменить Россию, - он, ласково, посмотрел в глаза заключенного, - это очень хорошо. Мой отец был декабристом, Григорий Давыдович. Они тоже хотели перемен. Однако на Сенатской площади погибли ни в чем не повинные люди. Мы все граждане России, - проникновенно сказал Федор, - мы печемся о ее благе. Хватит смертей, Григорий Давыдович, - император, посмеиваясь, написал собственноручное послание Гольденбергу.

Александр уверял его, что осенью состоятся выборы в Думу, и евреи получат право проживать по всей империи. Записку Федор сжег, когда Гольденберг начал говорить.

- Интересно, - думал Федор, - все ли он выложил? Вряд ли. Я чувствую, что на свободе осталось много его приятелей. Когда вернусь в столицу, продолжу с ним работать, - пообещал он себе.

Федору принесли данные по женщинам от сорока до шестидесяти лет, иностранкам и русским. Ни одной подозрительной фамилии он не отыскал. Воронцов-Вельяминов, разумеется, не знал, что пристав Рогожской части, получив свой мешочек с деньгами, просто не стал вносить мещанку Воронову в списки зарегистрированных новоприбывших. Вдова Воронова была раскольницей. Сверху, после Пасхи, поступил циркуляр об ограничении их пребывания в Москве.

Мужчин Федор даже не стал просматривать. Он удовольствовался заверениями жандармов, что пересечения по спискам не найдено. Если бы Федор поинтересовался фамилиями женщин от двадцати до тридцати лет, он бы нашел дворянку Гродненской губернии Константинову, проживающую в гостинице Дюпре. Увидел бы он и американца, Фрэнсиса Вилена, из той же гостиницы, однако папки, после доклада регистраторов, унесли обратно в архив. Саша Воронцов-Вельяминов, прибыв в город, полицейской регистрацией не озаботился. На Хитровке, в дешевых номерах, ее никто не спрашивал.

В половине одиннадцатого вечера Федор потянулся:

- Хорошо. Подождем данных с городских застав и железнодорожных касс. Завтра с утра начинаем прочесывать Хитровку…, - он успел съездить к Достоевскому. Федор Михайлович оправлялся от припадка в гостинице. Федор не хотел, прямо, спрашивать о невестке, хотя видел, на открытии памятника, что змея стояла рядом с писателем. Они разговаривали.

- Его-то она, откуда знает? - зло подумал Федор и вспомнил:

- Она в Сибири болталась, долго. Он в Баден-Баден приезжал….,- Федор услышал ее шепот:

- Отто, милый, ложитесь, я здесь, я рядом….

Он вдохнул запах жасмина и разозлился:

- Она мне отдаст дочь, а потом я ее сгною в крепости. Сдохнет, и все о ней забудут. Волчица, стерва, обманывала меня все это время…

Достоевский слабо улыбнулся, когда Федор поинтересовался, что могло вызвать припадок.

- Не знаю, Федор Петрович, - писатель курил, кашляя, - это вещь непредсказуемая. Волнение, должно быть, - Достоевский посмотрел на него своими странными, разными глазами и замолчал. Оказалось, что он ничего не помнит. Достоевский объяснил Федору, что это следствие припадка. Больше Воронцову-Вельяминову ничего добиться не удалось. Он уехал, оставив Анне Григорьевне корзину с портвейном и сырами. Федор сделал вид, что беспокоится о здоровье любимого писателя. Передняя номера была заставлена букетами. Он долго чувствовал аромат цветов, напоминавший ему о невестке.