Жизнь волшебника - Александр Гордеев

позволяет ему без всякого насилия над собой возобновить утренние пробежки и весь день

двигаться, как заведённому. Каждый вечер перед сном Роман повторяет собственную,

придуманную для себя молитву: «Я проживу двести лет. Я живу и не старюсь. Я молод, как вода,

которая может грязниться и очищаться, но всегда остаётся тем, что есть, всегда остаётся

молодой».

Наконец в один из вечеров он берёт лом, лопату, едет на берег Онона, выкапывает там

саженцы топольков, наслаждаясь запахом развороченной земли. Два тополя будут для отца с

мамой, два – для него с Ниной, один – для Машки и один – про запас, для сына, который ещё

обязательно родится. С деревцами на подстанции станет домашнее. Почва на усадьбе суровая,

суглинок, зато и тополя – не неженки, всё равно приживутся, главное – поливать побольше, а то на

их верхотуре всегда сушь.

283

В новой программе самообразования Романа – история, что видится ему логичным после

изучения античности и особенно после бесед с Иваном Степановичем, которые, кажется, всё ещё

продолжаются в голове. Не надо, конечно, забывать и о книгах по электротехнике – эти знания

позволят кормить семью.

На стенке сарая Роман, радостно предвкушая приятную работу, развешивает столярные

инструменты, сооружает небольшой верстачок. Пытается отремонтировать гитару, но ничего не

выходит: нет такого клея, который намертво закрепил бы струнодержатель. Тогда он делает иначе:

выпиливает металлическую пластинку и крепит её шурупами к основанию гитары. Сначала делает

по-черновому, чтобы проверить, станет ли гитара при такой конструкции правильно звучать.

Однако, увы: настроить правильное звучание струн без необходимой жёсткости основы не

выходит. Роман машет рукой на свою затею и вешает этот бывший музыкальный инструмент на

стенку уже просто так, для вида: научиться играть на гитаре, видно, не судьба.

– Зачем ты её вывесил? – удивляется Нина.

– Пусть висит, когда-нибудь выстрелит, – смеясь, отвечает Роман. – Помнишь, как у Чехова про

ружьё?

В гараже Романа почти целая мастерская, а к коряжистым заготовкам, привезённым с Байкала,

душа не лежит. Они здесь чужие, они теперь лишь память. В Пылёвке нет снежных вершин, нет

холодной горной реки с завалами дикого дерева по берегам. Ничто эти фигурки здесь не

поддерживает. Байкал уже совсем далеко, за глубокой жизненной пропастью. Родное сухое

ласковое солнце, родные сопки и степные ветра куда душевней таёжных красот, оставшихся на

священном озере. Как хорошо быть постоянно включенным в происходящее именно здесь. На

родине кажется важным знать даже то, откуда в тот или иной момент дует ветер. О! Так ведь тут

нужен флюгер! Мимолётно глянул на него из окна и понял, какой ветер и с какой стороны. Здорово!

Если есть идея, то чего ж тянуть? Флюгер так флюгер! Вечер стоит тихий, чуть влажноватый со

свежим дыханием земли и смоляного, покуда не выветрившегося запаха белых досок сарая. А с

юга, «из гнилого угла», как обычно говорил отец, вроде бы, надвигается дождь. Интересно, отчего

возникает ощущение близкого дождя? Ведь дождя-то не было много месяцев, вполне можно было

это ощущение забыть. А вот нет, не забывается. Ох, как нужен флюгер! Обязательно нужен! Это

будет самолётик-кукурузник с крыльями и с пропеллером – как раз такой, какие Роман мастрячил в

детстве. Руки даже помнят, как выстругивать его. Пропеллер самолётика будет вращаться, а капли

дождя в пыль разбиваться о деревянные крылья.

Небо меркнет, ветер ускоряется, и это кстати, потому что флюгер можно будет тут же испытать

по полной программе. По небу неожиданно, удивляя сразу весь пока ещё целомудренный год,

пробивает дерзкая, а вовсе не робкая, как полагалось бы для начала года, молния, и в ближайшую

сопку тупо, но смачно, как боксёрской перчаткой, бухает гром. В гараж, закрыв голову капюшоном

куртки от ветра и первых редких капель, прибегает радостная Нина. Романа волнует её восторг,

словно разбудивший жену от повседневности и от какого-то упорного сосредоточенного

недовольства всем.

– А Машунька-то спит? – спрашивает Роман.

– Спит.

– Жаль, что спит.

– Почему?

– Так это ж первый гром в её жизни!

– Да у неё сейчас всё первое!

Ох, как он с ней согласен! Как хорошо понимать друг друга. Как она радует его своим весёлым

тормошением: давай, давай, доделывай скорее свой кукурузник! Он-то думал, что она посмеётся

над его ребячеством, а ей любопытно и самой. Ей, понимаешь ли, хочется увидеть, как завертится

пропеллер. Она вообще не понимает, за счёт чего он может вертеться, за счёт какой силы. Как

будто физику в школе не проходила, ё-моё. Женщина, одним словом. Он объясняет, показывая

скосы на пропеллере, счастливый оттого, что этот самолётик превращает его жену в девчонку.

Когда Роман выбегает из-под крыши, чтобы приколотить флюгер к столбу забора, ветер уже не

забавляется, а пульсирующими заряженными дождём толчками всерьёз и отчаянно хлещет в спину

и по затылку. Ещё не прибитый, а лишь вертикально поставленный флюгер тут же разворачивается

на юго-запад, и пропеллер кружится так, что виден лишь его прозрачный диск.

– Ура! Вертится! – кричит Смугляна, радостно подпрыгивая и хлопая в ладоши.

Ну, вот! И это называется «мамка»!

Вколотив два гвоздя с мокрыми шляпками, Роман ныряет под крышу сарая. Нина липнет к его

уже мокрой груди, и несколько минут они неподвижно смотрят на свой крохотный самолётик,

летящий сквозь дождь и такой могучий ветер. Жаль только, что кукурузник, посаженный на гвоздь-

сотку, летит, оставаясь на месте…

Отчего-то довольные друг другом, они, озябнув на ветру, убегают в дом, настраиваясь в тепле

на ночную летнюю грозу с громом и молниями, со свежим, ясным утром и запахом озона. За вечер

Роман ещё не раз подходит к окну понаблюдать за флюгером – своей неожиданной игрушкой. На

284

проводе в белой изоляционной оплётке, натянутом от крыши гаража до шеста, прибитому к

штакетнику, висят Машкины пелёнки. Их поднимает высоко вверх, вздымая и провод, который

оказывается не провисающим, а выгнутым вверх, как длинная пологая арка. Ох, и простираются же

пелёнки в этой мощной, великой прачечной!

Уже укрываясь одеялом, Роман наказывает себе, что даже если утром будет грязь, он всё равно

поднимется ровно в семь и сделает свою трёхкилометровую пробежку. И нет обстоятельств,

которые ему помешают.

Ночью у всей семьи крепкий сон. И Машуня ни разу не тревожит за всю ночь – ну просто не

ребёнок, а подарок.

Утром, проснувшись первым, Роман с изумлением слышит, как кто-то большой и сильный

раскачивает дом, шевеля крышу. Роман озабоченно надёргивает трико, суёт ноги в холодные

комнатные тапочки, в которых обычно бегает по утрам, отодвигает