Сороковник. Части 1-4 - Вероника Горбачева

Оттолкнувшись от кормы, он мгновенно уходит в глубину — но вода настолько прозрачна и, оказывается, вовсе не чёрная, что я вижу каждое его движение. Вот он, взбрыкнув пару раз, на мгновение замирает, делает кульбит и устремляется к поверхности. На белом теле играют синеватые блики от поверхностных волн. И выныривает метрах в пяти. Ждёт, держась на плаву.

Убедившись, что я решаюсь-таки отлипнуть от трапа и двинуться в его сторону, довольно фыркает, как большой кит, и не спеша устремляется вперёд. От широких замахов его рук красиво разлетаются и фосфоресцируют в темноте брызги. А я-то плаваю лягушачьим стилем «брасс», не более, поэтому мне за ним не угнаться. Но странное снизошедшее спокойствие не отпускает, я просто наслаждаюсь: плаванием, водой, свободой. Здесь волна сильнее, чем у берега, и меня то и дело приподнимает на полметра выше головы Ника, а потом мягко опускает ниже, и снова приподнимает и снова опускает.

Оглянувшись, думаю — а не паниковать ли? — потому что освещённый борт яхты кажется маленьким до игрушечности. А ну, как снесёт меня течением?

— Эй! — окликают прямо над ухом. И сильная рука поддерживает меня на поверхности, потому что от неожиданности я чуть не захлёбываюсь. — Что ты дёргаешься, Ива, я же обещал предупредить, когда начну хватать… Не трусь. Здесь течение круговое, яхта будет по центру кружиться, а мы вокруг неё, по радиусу, так что не утащит тебя никуда.

— Угу, — мычу я, зависая на месте. Я и не трушу. Но убедиться, что тебя подстраховывают — чрезвычайно приятно.

— Слушай инструкции сейчас, а то потом вода в уши попадёт — недослышишь. Поворачиваешься на спину, расслабляешься, как листок, с дерева упавший. Вот таким листком себя и представь. Его кружит, вертит, несёт — а он не тонет и плывёт себе по течению. Поняла?

— М-м, — невнятно булькаю.

— Да что ты как маленькая, — он даже улыбается. Каким-то образом он держится на поверхности, даже слегка высунув наружу плечи, меня же притапливает по самый подбородок. — Повторяю: расслабилась — глаза закрыла на минуту-другую, открыла и смотришь в небо. Долго смотришь.

— А потом?

— Потом сама всё поймёшь. Главное — далеко не улетай. А если слишком увлечёшься — я Рика позову, он тебя пощекочет. Всё, мой упавший листик, начинай.

И глубоко нырнув с места, появляется через полминуты в некотором отдалении.

Упавший листик? Это он мне?

Рот у меня невольно разъезжается до ушей. Николас, судя по всему, тоже готовится изображать из себя… нет, для листочка он крупноват. Пусть побудет большим и сильным странствующим русалом. А я… русалкой. Чужие образы — хорошо, но с ними работают, если не находят своих, а у меня, как известно, очень богатое воображение. И вот уже я расправляю воображаемый плавник натруженного за день крупночешуйчатого хвоста, раскидываю вольготно руки и позволяю волосам струиться вместе с водой. Закрыв глаза, прислушиваюсь к ощущениям.

Меня безостановочно колышет — вверх-вниз, вверх-вниз, словно где-то там, внизу ровно и мощно бьётся огромное сердце, разгоняя пульсирующие тёплые реки по невидимым громадным сосудам, а я — пылинка, невесомая частичка, случайно осевшая на поверхность. Я никому не мешаю, я просто поднимаюсь вверх-вниз, вверх-вниз, и если кто-то сверху, решив пощупать пульс этого мира, прижмёт и меня гигантским пальцем, то не сомнёт, не раздавит — я для этого слишком мала, нельзя смять микрон, я так и буду качаться вместе с волнами… Тишина, которая никогда и нигде не бывает абсолютной, разве что в полном вакууме, распадается на еле слышные составляющие — плеск, невесть откуда взявшее пощёлкивание дельфинов, шлёпанье волн о железный борт яхты, хоть он и неимоверно далеко… Я открываю глаза. И падаю в небо.

Немедленно зажмуриваюсь снова. Сердце заполошно колотится, и я успокаиваю его, стараясь навязать спокойный ритм, в унисон тому сердцу, второму, что бьётся в глубине моря, пока, наконец, мне это не удаётся.

Отжмуриваюсь. Ощущения неестественного падения вверх уже нет. Я просто парю и, кажется, что звёзды не только усеивают небосклон, но и сыплются бесперечь вниз, оборачиваясь светлячками, и кружат в танцах, и порхают рядом со мной, подо мной, во мне, наполняя одновременно прохладой и жаром, оглаживая и пощипывая, лопаясь и возникая сызнова. Между небесами и водной стихией больше нет границ. Я в центре единой сферы, в которой останавливается время.

…Возвращаюсь в себя от назойливого трепыхания, потому что поясок вокруг талии начинает елозить и вроде бы даже покусывать за бока. Судорожно делаю глубокий вдох и чувствую, как по телу проходит судорога.

— Ива? — меня осторожно трогают за плечо. — Ты как?

Делаю ещё один вдох.

— В порядке. Только почему-то… — Прислушиваюсь к себе. Говорю удивлённо: — ступни сводит…

— Подожди, не шевелись.

Николас разминает мне сперва одну ступню, потом другую, заставляя распрямиться скрюченные пальцы. Но я не паникую. Умиротворение, поселившееся в душе, настолько непробиваемо, что, кажется, если и пойду на дно, то с блаженной улыбкой на устах.

С удовольствием шевелю пальцами ног, а тем временем неугомонные руки Николаса проходятся круговыми движениями вдоль щиколоток, лодыжек и, похоже, не собираются останавливаться. Он прекрасно держится в воде, словно под ногами у него невидимый в глубине камушек. Ох, родственник… Мне, конечно, приятно, как ты мне ножки ублажаешь, но кто-то должен тебя остановить? Этак мы неизвестно до чего доиграемся.

— Ни-ик, — шепчу требовательно. — Может, хватит?

— Что хватит, родственница? — осведомляется он. — Это ж массаж самого невинного свойства… Понравилось?

— Ты про что?

Лёгкий смешок.

— Медитация. Подзарядка. Парение. Выбирай сама.

— Бесподобно. А можно мне уже самой что-нибудь делать, или ты меня так и отбуксируешь до самой яхты?

— Могу и до каюты, — мурлычет он.

Э-э… Пожалуй, я лучше сама. Не торопясь, снимаюсь с собственного якоря.

Лёгкость в теле необыкновенная. Обострены все чувства: я ощущаю на губах и языке вкус солевой корочки, подсохшей во время медитации, слышу, как приводняются всё новые партии брызг от энергичных гребков Николаса… Очевидно, моя реакция его огорчила, и дабы отвлечься, он ринулся вперёд со скоростью кашалота и с таким же шумом. Я же плыву не торопясь и, улучив момент, любуюсь игрой камушков на браслете, которые в насыщенной солями воде сияют ещё красивее. Николас успевает доплыть до кормы яхты и вернуться ко мне.

— Устала? — спрашивает с беспокойством. — Я смотрю, ты отстаёшь. Держись за плечи, довезу.

Я только головой мотаю.