Сороковник. Части 1-4 - Вероника Горбачева

Юный мастер с трудом сдерживает вздох облегчения.

Николас извлекает из внутреннего кармана ручку, какую-то книжицу и что-то там царапает на одном, затем и на втором листе, отрывает их по перфорации и кладёт оба в опустевшую шкатулку. Встаёт. Передаёт юноше. Переходит на официально-торжественный тон.

— Моя искренняя благодарность господину Андерсену и вам лично, Алекс. Поверьте, я этого не забуду. Ваше мастерство выше всяких похвал. Один из этих чеков для вас, молодой человек, и не вздумайте отказываться.

— … Хорошо, — говорит он задумчиво, рассматривая на мне обновки, которые словно пригибают меня к столу. — Нет, правда, хорошо. Да что ты жмёшься так? Непривычно?

— Не то что бы, — не могу подобрать определение. — Тесно в них, как в неразношенной обуви. Что за ерунда, Ник? Я же носила всё это прежде!

— Ну, Ива, камни-то ещё пустые, чужие, только привыкать к тебе начинают. Будешь заполнять своей энергетикой — они постепенно обвыкнут, перестанут давить. Развернись-ка. — Он сам устанавливает мой стул, чтобы я сидела лицом к закатам. — Вот так. — Поправляет цепочку кулона и как бы совершенно случайным движением пристраивает его как раз поверх… э-э… интересной складочки, проглядывающей из низкого выреза блузона. И даже вроде слегка проводит пальцами по коже. — Точно так же как ты поймала свой первый протуберанец, попробуй сейчас словить что-нибудь от солнц. Самое лучшее время для этого — закат и рассвет: излучение слабое, отфильтровано атмосферой, ни передоза, ни ожога не получишь. Безопасно. Дерзай, родственница.

— А как…

— А так. Ты, главное, поймай, а камушек его сам на себя оттянет. Я настроил.

— А ты собирался мне сказать… вернее, я хотела спросить…

— Сосредоточься, — сурово говорит он. — Работаем, Ива.

В общем, я уже поняла. Ежели я «Ива», а не «родственница», и говорится это абсолютно непререкаемым тоном, — спорить бесполезно.

И я в который раз пытаюсь поймать этот коварный протуберанец…

Мы снова на набережной, но уже вдали от оживлённой её части. Солнца клонятся всё ниже, от нас на мозаичные плиты мостовой ложатся сдвоенные тени, а я уже прикидываю: как долго нам ещё бродить? Сейчас закат по-быстрому, по-южному ухнет, наступит полная темень, а что потом? Фонарики теплятся как-то несерьёзно, слабенько. Впрочем, пока они и ни к чему, позже разгорятся, как следует, и, наверное, в планах Николаса — показать мне ночной город.

— Сейчас увидишь кое-что интересное, — загадочно изрекает Ник. И улыбается. Смотри вон туда, дальше.

Прибрежная полоса расширяется, галька мельчает и переходит в гравий, относительно безопасный для босых ног. На берегу в бесконечный ряд выстроены… Я присматриваюсь. Фургончики. Такие можно увидеть в вестернах: ковбойские, фермерские, фургончики переселенцев, — этакие крытые комнатки на колёсах, затянутые поверх каркаса парусиной, старинные трейлеры, в которых и путешествовали, и готовили, и жили при необходимости. Насколько я помню по фильмам и книгам, обычно они запрягались парой лошадей, но здесь все до единой оглобли сиротливо пустуют.

— Это что, кабинки для переодевания? А почему так странно развёрнуты, будто их прямо в море собираются завезти?

— Так и есть, — кивает Ник. — Я же тебе говорил — у нас полная стилизация под старину. Думаешь, те сударыни, что по центральным проспектам в кринолинах гуляют, здесь будут загорать топлесс? Тут такой безнравственности не допустят. Всё строго, всё в соответствии с правилами поведения двухсотлетней давности. Это действительно кабинки для переодевания, причём те, что ты видишь — дамские; мужской пляж снесён на дальний край набережной. Купание раздельное. Изюминка знаешь в чём? О-о, родственница, ты бы видела, в чём они купаются! Жалко, уже темнеет, все разошлись, а вот завтра, если повезёт, ты на них насмотришься. У них замечательные купальные костюмы: длинные, на манер ночных рубашек, и в каких-то бантиках, оборочках… как эта дребедень не тянет их на дно — до сих пор не понимаю. По всем канонам они просто не должны выплыть. Но смотрится потрясающе сексуально, особенно когда девы из воды выходят. Платьице или рубашка эта на них в облипочку, каждый изгиб тела, каждая складочка прорисованы, ножки в кружевных панталонах, в атласных туфлях на лентах крест-накрест до самых коленок…

— Да ты что? — меня разбирают смех и любопытство одновременно.

— Честное слово! А плавают дамы в шляпках, чтобы головы не напекло. Но и это не всё. Видишь, оглобли к морю развёрнуты? Завтра впрягут лошадей и будут отвозить всех желающих освежиться подальше от берега. Здесь мелководье, можно оттащить фургон далеко, а потом развернуть, чтобы сразу со ступенек спускаться в воду. Чрезвычайно целомудренно и совершенно скрыто от посторонних взоров. Некоторые особо смелые девы даже нагишом купаются и утверждают, что ощущения непередаваемые; купальные же костюмы эпохи прапрабабушек демонстрируют исключительно на пляже, хотя как в них можно загорать — для меня загадка. Похоже, остальное они добирают в соляриях.

— Подожди, — перебиваю я. — А откуда ты знаешь, что они голышом купаются? Они сами рассказывают?

— Что ты, родственница, это верх неприличия — говорить вслух о таких аморальных подробностях. Я подсматривал, — неожиданно добавляет он, а глаза так и искрятся лукавством. — И не один. Тут, знаешь ли, помимо меня много желающих насладиться подобной романтикой.

Я еле сдерживаю смех.

— А дамы, конечно, ничего не знали?

— Все до одной знали, дорогуша. Только сперва давали собой полюбоваться, а потом визжали. Некоторые, между прочим, именно для того здесь и появляются. Однако поторопимся, осталось совсем немного.

— И что же — никто не жаловался?

У него на лице неописуемое удовольствие.

— А жаловаться не на кого. Это ж надо вслух признаться, что тебя застали в неприличном виде, а хорошо воспитанная леди ни за что не предаст сей факт позорной огласке. Так что у нас тут иногда бывает очень даже весело, несмотря на сплошное ханжество. Не устала?

— Есть немного — охотно отвечаю. — Мы ж с тобой протопали час, не меньше. Я даже не помню, ужинали мы или нет, честно сказать.

— Замечательно. Ещё один рывок — и мы на месте.

— Так куда мы всё-таки? — не выдерживаю. — Уже темнеет!

— Не бойся, на нас хватит. Смотри во-он туда. Видишь?

Там, в километре от дамского целомудренного пляжа виднеется частокол мачт.

— Неужели яхты? — с замиранием сердца спрашиваю.

— Они, — подтверждает Николас. — Только ты, родственница, не разлетайся, не такой уж я и романтик, с парусами не дружу. Я люблю скорость и независимость, а парус привязан к ветру. Так что довольствуйся тем, что имею.