Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов

анализу, замечал: «Установивши свои основные точки зрения под влиянием Дж. Ст. Милля и всей вообще школы экономистов-классиков, Иванюков с большой широтой взглядов и с научной терпимостью… охотно пошел навстречу и катедер-социализму, и доктрине автора „Капитала“. Поскольку симпатии Иванюкова были на стороне крестьян-общинников и развития аграрного коммунизма, он не мог принять целиком учения столько же катедер-социалистов, сколько и Маркса, пророчившего неизбежное разложение архаического мирского хозяйства. Он поэтому не сделался социал-демократом и охотно присоединился к той критике, какой ревизионисты, и в числе их Туган-Барановский, подвергли основные теоремы автора „Капитала“. В результате получилось то, что Иванюков в своей „Экономии“ остался на точке зрения экономистов-классиков, модернизируя их доктрину восприятием многих сторон той критики капиталистического хозяйства, какая представлена была одновременно катедер-социалистами и ушедшим значительно дальше их в этом отношении Марксом. Если его можно назвать эклектиком, то в той же мере, в какой этот эпитет может быть приложен и к Миллю… От катедер-социалистов Иванюкова отличает меньшее пристрастие к индуктивному методу и верность тем приемам обратной дедукции, которые мы встречаем у Милля. От Карла Маркса – уверенность в поступательном ходе развития человечества без коренной и внезапной ломки современного капиталистического строя. Более же всего отразилось на нем увлечение нашим мировым порядком землевладения, кустарной промышленностью, артельным устройством, – увлечение, разделяемое не одними славянофилами, но также Герценом и Чернышевским. В ранней молодости Иванюков проникся идеалами 1860-х годов и остался верен им до конца. И он ждал развития в будущем социального строя, опирающегося не на частную собственность, а на сосредоточение орудий производства в руках земледельческих и промышленных общин. Но только в отличие от социал-демократов он надеялся, что эта эволюция совершится непосредственно, путем дальнейшего развития мирской общины и артели. В этом он ближе стоит к Герцену и Чернышевскому, чем к Карлу Марксу».

П.Б. Струве, после смерти Иванюкова принявший эстафету в чтении курса истории хозяйственного быта в Петербургском политехническом институте, называл своего старшего коллегу «самым типическим представителем русского катедер-социализма», ведущим свое происхождение «не только от Шеффле, Вагнера, Шмоллера, Брантано, не только от Родбертуса и Маркса, но и от Герцена и Чернышевского, пожалуй, даже от славянофилов, в учении которых были зародыши русского народничества».

В.Г. Яроцкий, вспоминая, что в 1890-х годах Иванюков был отнесен сторонниками тогдашнего «неомарксизма» к категории «старых народников, т. е. к типу людей и ученых, устарелых или совсем отживших свое время», разъяснял возможность применения этого определения к Иванюкову следующим образом: «Он был, несомненно, народником, но в самом лучшем и широком смысле этого слова, и прежде всего в силу горячей любви к народу, как чистый демократ и, в частности, как человек, ближе всего принимавший к сердцу нужды и интересы крестьян». В то же время, отмечал Яроцкий, Иванюков «не имел ничего общего с крайними, узкими, изуверскими формами народничества», сводившимися «к слепому поклонению всем сторонам крестьянского духа и быта и в особенности к отрицанию роли интеллигенции в общем процессе нашего культурного развития».

Неприятие догматизма, открытость новому знанию, стремление видеть «зерно истины» в разнородных «направлениях» – эти особенности Иванюкова-ученого отражали коренные черты его личности: «крайнюю терпимость и уступчивость». Его отличали также «необычайная мягкость и вошедшая в поговорку деликатность». Однако он «отнюдь не был человеком индифферентным, склонным поступаться своими убеждениями; напротив, он выступал в серьезные моменты очень решительно в защиту своих верований» (А.С. Посников).

В памяти многих Иванюков остался как великий труженик, образец «сердечной доброты, теплоты душевной и рыцарского благородства» (А.Г. Гусаков), неизменный оптимист с «бодрым взглядом» на жизнь и непреклонной верой в торжество справедливости. Известный историк и социолог Н.И. Кареев, знакомый с ним без малого сорок лет, с первой половины 1870-х годов, в шутку называл Иванюкова «легкомысленным юношей», относил его к редкому типу людей: «У него был неистощимый запас того не надуманного, догматического оптимизма головного происхождения, который заставляет закрывать глаза на существование зла в мире, а оптимизма непосредственного, органического, который не исключает ни признания того, что зло все-таки существует, ни негодования на существующее зло. Иван Иванович умел и восторгаться, и негодовать, но общим основным тоном его отношения к жизни и ко всему живому было радостное любование. Это не было, однако, эгоистическое любование человека, которому в жизни повезло и для которого мир хорош лишь потому, что ему самому хорошо в мире, а жизнерадостность альтруистическая, вся соединенная с необычайно доброжелательным отношением к людям». Кареев объяснял данное свойство личности Иванюкова его верой «в хорошие стороны человеческой природы», убежденностью в том, что «добро – правило, а зло – исключение»: «Иван Иванович мерял людей на свой аршин, и в его оптимистическом отношении к человеческой природе проявлялась его собственная хорошая природа. Это был человек, которому было чуждо чувство зависти и который по личным мотивам не умел ненавидеть. Он искренне радовался всякому успеху в хорошем деле и не ради только хорошего дела, но и ради человека».

Несмотря на слабое здоровье (одно время грозившее развитием чахотки) и врожденный порок сердца, Иванюков никогда не ограничивал круг своих забот и общения, «был рыцарски честен, мало заботился о собственной карьере и так далек от всякого стяжания, что по смерти оставил всего-навсего капитал в три тысячи рублей. Его сердечное участие к чужому горю сказывалось не только в щедрой помощи всякому, кто просил о ней, но и в готовности оказать нравственную поддержку людям, сбившимся с правильного пути и искавшим, чтобы кто-нибудь протянул им руку. Этим объясняется, что его влияние выходило за рамки педагогической или журнальной деятельности. В течение полустолетия он был живой совестью для многих людей. Они искали его совета и радовались тому, если их поведение встречало оправдание в его глазах. Своей мягкостью и добродушием Иванюков невольно вызывал всякого на откровенность. Кто только не рассказывал перед ним своего внутреннего „я“, кто не отдыхал душою в его обществе! Сколько несходных характеров искали его дружбы и находили в нем объединяющий их центр!.. На Иванюкове, как на корифее близкого, если не тождественного с ним направления – я разумею А.И. Чупрова, – воспитывался в течение сорока лет ряд поколений – не одних русских студентов, но и всей той разнообразной массы читателей, которых в большей степени интересуют вопросы экономической политики, чем вопросы теории народного хозяйства» (М.М. Ковалевский).

Умер Иван Иванович Иванюков 26 марта 1912 года в Санкт-Петербурге от паралича сердца. Похоронен на Волковском кладбище («Литераторские мостки»), могила его сохранилась.

«В местном самоуправлении лежит вся будущность нашей страны…»

Василий Юрьевич Скалон

Нина Хайлова

Предки Василия Юрьевича Скалона (1846–1907), выдающегося деятеля российского земства, крупного публициста, принадлежали к французской аристократии, родословие которой уходит вглубь