Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики - Александр Никонов

Я и сам знал, что недели через две после заражение этой болезнью нежные места на теле, чаще всего бока, покрываются красной сыпью. Но ведь я ни с кем «посторонним» не был уже давно, а попробуй, докажи это Тамаре! Слезы, упреки, стенания… Мне даже показалось, что ее не столько волновала перспектива заболеть этой сложной болезнью, как моя «измена».

Тамара тут же излила свои чувства пришедшему к нам Толе, на что он расхохотался и показал свои бока, тоже в такой же сыпи.

— Это мы вчера в бане исхлестали друг друга голыми вениками! — пояснил Толя, — что у меня тоже сифилис?

Я был прощен. Прощен-то прощен, но осадок остался! И этот осадок давал себя знать при каждой шутке с женщиной, даже при каждом взгляде на более или менее интересный объект противоположного пола.

— Старый сифилитик! (это уже вместо старого козла), — что слюни-то распустил на малолеток! Эта фраза, громко произнесенная где-нибудь в транспорте, мигом сгоняла «малолеток» с поля моего зрения. Видимо «малолетки» очень боялись сифилиса!

Сплотимся же под сияющим Магендовидом!

Вскоре я невольно отомстил Тамаре. Приятельница Тамары Лера была директором пошивочного ателье в Ленинграде, она и пригласила нас погостить у нее. Но она жила в спальном районе Ленинграда, занимая с мужем небольшую квартиру. А ателье ее было в центре, в круглом здании бывших конюшен, близ речки, кажется Мойки.

Ателье располагалось на первом этаже и огромное окно оттуда выходило на людный тротуар. Были видны даже ограда у речки, а поодаль — церковь «на крови». На этом месте было совершено покушение на императора Александра Второго. Ателье закрывалось в восемь часов вечера, а открывалось в десять утра. Директор и приходила сюда первой, и уходила последней.

В половине девятого вечера, когда в ателье уже никого не было, мы заходили туда с выпивкой и закуской. Лера встречала нас, и мы сидели все вместе в ее маленьком кабинете. Потом она уходила домой, закрыв ателье на ключ, а мы проходили в основное помещение, зашторивали окна и выключали свет.

Мы садились на софу, бутылки и закуску клали на столик рядом, и как в кино, смотрели из темного помещения на улицу. Летом в Ленинграде темных ночей, как таковых и не было; нам были видны и прохожие, и красивое здание церкви, и ажурный мостик перед ней. Незабываемые вечера!

На ночь мы располагались на толстом паласе, на полу, и были весьма довольны шириной нашего ложа и его прочностью. Бельем Лера нас обеспечила. Утром к половине десятого мы были уже одеты, умыты, с собранными в газетный кулек остатками пиршества. Даже позавтракать мы к этому времени успевали, так как Лера оставила нам электрический чайник. Она заранее открывала ателье, выпроваживала нас, прятала к себе белье, а мы отправлялись гулять по Ленинграду.

Я не любил и сейчас не люблю посещений всяких там музеев и дворцов. Тут можно спорить — надо ли всем или не надо знакомиться с архитектурой и интерьером какого-нибудь дворца. Мне лично это неинтересно, я считаю, что непрофессионалы лезут не в свои дела, они «хочут свою ученость показать» потом перед знакомыми. Архитектору — архитекторово, дизайнеру — дизайнерово, а мне — вечер, а тем более ночь с блондинкой, даже на полу, милее всяких там чужих дворцов.

Но Тамара была другого мнения и потащила-таки меня в Павловск. Я страшно противился этому, и допротивился до того, что упросил ее зайти в кафе по дороге. Как раз по левую сторону бульвара, ведущего во дворец, было маленькое симпатичное кафе, «Эльбрус» или что-то в этом роде.

Было одиннадцать часов утра, и вино, по правилам того времени, уже давали. Я приналег на знакомый мне по убойной силе «Алабашлы» и скоро был «хорош». Оглядевшись вокруг, я увидел, что в кафе — одни евреи! Человек десять евреев сидели за большим столом и оживленно что-то обсуждали.

— Ага! Небось — в Израиль хотят улизнуть! — решил я, и направился к их столу, составленному из нескольких столиков. До этого я достал чистый носовой платок и покрыл им голову, как истый иудаист. Во мне по-пьянке проснулся актер. Тамара осталась сидеть за своим столиком.

— Шалом! — приветствовал я честную компанию.

— Шалом! — недоверчиво ответила мне компания.

— Вус эпес махт аид? — подняв глаза кверху, риторически спросил я честную компанию, и сам же ответил, — аид дрейцих! (на идиш это означает: «Что делает еврей? Еврей крутится!»).

— Он сказал «эпес» — это наш человек, это настоящий аид! — разволновался пожилой еврей с седыми пейсами. Чужак сказал бы: «Вус махт аид?», — Но мы просим вас говорить по-русски, здесь, к сожалению, не все понимают по-идиш!

На это я охотно согласился, не дав себя долго упрашивать.

— Я не знаю, о чем вы здесь говорите, но ехать надо! — так начал я свою речь, — мы, московские евреи, считаем, что больше этого терпеть нельзя! Я был в Курске, и там тоже так думают, — я указал на Тамару, — вот эмиссар оттуда!

Компания обернулась к Тамаре и по-родственному закивала ей.

— Что пить будете? — услужливо спросил меня пожилой еврей.

— Вообще то, я уже начал «Алабашлы»… — замялся я.

— Понятно, а закусывать? — продолжал еврейский аксакал.

— А что здесь имеется кошерного? — озабочено спросил я.

— О, за это вы не волнуйтесь! — успокоил меня аксакал.

— Тогда полагаюсь на ваш вкус, — закончил я эту тему, и перешел к отъезду на Землю Обетованную.

Я мимолетно кое-что слышал о трудностях и хитростях отъезда на историческую родину и сейчас излагал их от первого лица. Дело в том, что в одну из моих поездок в Москву, я попал в купе (к моему ужасу двухместное!) с пожилой еврейкой из Америки, которая была в Курске в «агитпоездке». Она, видимо, приняв попутчика, то есть меня, за еврея, все мозги мне прокомпостировала перечислениями ходов и лазеек для быстрого выезда в Израиль. Вот они мне сейчас и пригодились!

— Не будем забывать, что наш Моше (пророк Моисей) сорок лет шел на Землю Обетованную, сам не дошел, но народ таки довел! И мы не должны жалеть ни времени, ни денег на отъезд домой!

А подконец я рассказал собравшимся одну из наиболее эффектных баек в том же ключе:

— Нет, а вы слышали, как наша Голда перехитрила этих агоев (неевреев) при отъезде на родину? (речь шла о бывшем премьер-министре Израиля Голде Меир). Таки она взяла с собой всю свою старую мебель, потому, что мебель, видите ли, дорога ей была как память! А ящики, в которые упаковали мебель, забили платиновыми гвоздями. Чтобы я так жил, если кто-нибудь из вас отличит железный гвоздь от платинового, не по цене, конечно! И вот, я знаю, но говорят, она так вывезла пятнадцать килограммов платины, а платина костен (стоит) много дороже чем голд (золото)!