Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики - Александр Никонов

Нет, нет и нет — все объяснялось гораздо проще. Сегодня, 19 ноября — День Артиллериста, и страна салютовала своим героям. А невзначай она салютовала еще одному герою, нашедшему в себе силы, наконец, сделать решительный мужской поступок, прекративший садо-мазохизм в семье. И этот герой — я!

Одним словом, пришел я под праздничный салют к Тамаре, а на душе отнюдь не празднично — не нанес ли я им, «брошенным», вреда ради своего благополучия? Опять — дурак, хотя и профессор! Да разве справедливо основывать чье-нибудь благополучие на угнетении или принуждении другого? По современным понятиям — нет!

Если ты такой уж благородный — помоги материально, а не своим унижением и рабством. Так что могу дать совет, который может кому-то и не понравиться: если нет вам счастья в семье — уходите немедленно, не поражайте семью плесенью лжи, лицемерия и ненависти! Но материально — семью обеспечьте и сполна, чтобы не причинить оставшимся без «кормильца» ущерба. Как на Западе, чего тут нового выдумывать-то?

Вскоре мы развелись через суд. А после суда забежали «отметить» развод в ресторан «Соловьиная роща», где и попробовали второй раз в жизни красное шампанское — белого не оказалось. Первый раз дефицит белого шампанского у нас был после регистрации брака в Тбилиси, и мы пили красное. А второй раз — при разводе! Теперь я за версту обхожу красное шампанское, видя в нем что-то зловещее.

Через неделю Лиля занесла мне на кафедру мой цивильный костюм и разные другие мелочи. А то я читал лекции в спортивном костюме. Кожаное «комиссарское» пальто, с которым в моей жизни было столько связано, и на поясе которого я чуть было ни повесился, жена мне не отдала — оно пошло детям на куртки. А вскоре меня выписали из полученной мною же квартиры, а куда — неизвестно, видимо «в связи с переездом на новое местожительство».

Забегая вперед, доложу вам, что в те годы выписаться из квартиры «в никуда» приравнивалось к гражданской смерти. Я никуда больше не смог бы прописаться по той причине, что до этого я нигде не был прописан. Значит меня, как «вещи без места для нее», просто не существует. Аристотель смеялся над пустотой, как над «местом, без помещенных туда тел». Советская власть издевалась над непрописанными, как над «телами без мест, где они помещаются». Спас положение мой друг — проректор по хозяйственной части с музыкальной фамилией Алябьев, фиктивно прописавший меня в общежитие института.

Одним утешением для меня было тогда присвоение пресловутой ВАК мне ученого звания профессора механики.

Кстати, насчет звания профессора. Получив докторскую степень, я тотчас подал в ВАК документы на звание профессора, иначе мне не повышали оклад. А вскоре из этой милой организации пришло письмо, что мне отказано в присвоении звания (запомните: ученую степень «присуждают», а звание — «присваивают»!), за нарушение такого-то пункта, такого-то Положения ВАК. А такого Положения в Ученом Совете вообще не оказалось.

Еду в Москву, прибегаю в ВАК — в чем дело? Симпатичная девочка лет восемнадцати из секретариата взяла в руки Положение и, водя карандашом по пунктам, нравоучительно сказала мне: «Читайте!».

«Документы должны представляться в ВАК в коленкоровом переплете…»

— Да я же именно в коленкор их переплел! — искренне возмутился я.

— Читайте, читайте! — перебила меня девочка, — какие же вы нетерпеливые!

— «… светлых тонов» — дочитал я.

— А у вас коленкор — синий! — констатировала девочка.

— Голубой! — возмутился я.

— Сами вы голубой! — разозлилась девочка, но тут же извинилась, заметив мою реакцию, — я не то имела в виду!

Поняв, что спорить бесполезно, я спросил, почему же в Советах нет этого Положения.

Девочка отошла, видимо, к начальству, а потом подошла снова и смущенно ответила:

— Видите ли, мы забыли разослать это новое Положение по институтам. В ближайшее время разошлем.

Я чуть ли ни на коленях выпросил у девочки мое дело «на часок», оставив свой паспорт. Стремглав я бросился в ближайшую переплетную мастерскую, оказавшуюся подозрительно близко от ВАК. Хитрый переплетчик сказал мне, что работы много и велел позвонить через недельку-другую.

— Я приехал из Петропавловска-Камчатского! — взволнованно врал я, — сделайте, пожалуйста, сейчас, сколько с меня! — выпалил я одной фразой.

Переплетчик долго смотрел то на дело, то на меня, и назвал десятикратную сумму. Я тут же заплатил деньги и попросил поставить коленкор посветлее.

— Да тут мы специально белый коленкор приобрели, — улыбаясь, пояснил переплетчик, — ваш брат-ученый сейчас косяком сюда ходит!

Возвращая дело в белоснежном переплете, я поинтересовался у девочки, зачем им коленкор светлых тонов.

— Видите ли, серьезно заметила мне она, — мы на переплете ставим темным маркером номер дела, а на темном коленкоре он будет незаметен…

Я не позавидовал моим коллегам с Дальнего Востока, того же Петропавловска-Камчатского, и счастливый уехал домой. Примерно через неделю меня утвердили в звании профессора.

«Абриебшь аспорт абстазара»

Так как это утверждение давало существенный выигрыш в зарплате, я должен был «поставить баню» в своем клубе и «обмыть» аттестат профессора.

Мы собрались как-то вечерком в своем постоянном составе. Меня заставляли окунать открытку с утверждение в напитки, которые я поставил, и с нее потекли чернила. Баня прошла весело. Вася сделал мне массаж и уже не душил, как раньше. Более того, он тихо поблагодарил меня за то, что я «оставил в покое» Томочку, и даже за то, что я «сохранил ее честь» перед поездкой в Киев.

— Вот сучка, все Васе рассказала! Ну и бабы пошли! — философски подумал я про себя.

Сам я действительно «оставил в покое» не только Томочку, но и других дам, с которыми периодически нет, нет, да и встречался, но даже «заморозил» свои отношения с мамонтовской Тамарой. Она искала меня всюду, но я просто прятался от нее. Та все поняла, и временно отошла на все 100 % к Бусе, чему тот был, безусловно, рад.

Под конец в бане остались только я и инструктор Обкома Партии по имени Володя — остальные разошлись по домам. «Что это, всех партийных начальников, начиная с Ленина, Володями зовут?» — подумал я. Инструктор, примерно мой ровесник, жаловался мне, что его против желания направили на работу в Курск из Москвы, где он родился и счастливо жил. На почве любви к Москве мы с Володей почувствовали себя родными; пили на брудершафт и целовались. Затем он заспешил:

— Давай зайдем сейчас в ресторан «Октябрьский», он недалеко! Хочу пропить взятку, которую мне всучили сегодня. Понимаешь, надеваю пальто, а в кармане — пачка денег! Кто положил, за что — ума не приложу! А чтобы жене не досталось, давай все пропьем вместе!