Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики - Александр Никонов

Смех, веселье.

Староста блока расписывается в нашем журнале о проведении лекции, и мы идем дальше.

Так мы прочитываем до сорока лекций за «отчетный» период. А в результате — первое место и около двухсот рублей премии. С лихвой хватает, чтобы славно отметить премию всей кафедрой в ресторане «Октябрьский».

Пили только шампанское — это тогда считалось высшим шиком. И однажды я, открывая бутылку шампанского, вылетевшей пробкой разбил стеклянный витраж на потолке. Прибежал мэтр, чуть нас не выставили, как хулиганов. Обошлись денежным штрафом. Об этом случае не забывайте, мы еще о нем поговорим!

А теперь о «критике». Обиженные «завы» других кафедр, прослышав о наших подлогах с лекциями, написали коллективную жалобу ректору, и что еще хуже — в Обком Партии. Опросили студентов, а те и рассказали про «собаку-Джонсона».

Прихожу на кафедру — записка: срочно вызывает ректор. Не подозревая ничего плохого, поднимаюсь, захожу к нему в кабинет, сажусь напротив. Ректор улыбается, но какой-то недоброй улыбкой.

— Итак, Нурбей Владимирович, как зовут собаку Джонсона? — вкрадчиво спрашивает ректор.

— Мы все — честно! — разволновался я, сразу поняв, в чем дело, — это только эпизод, лекции читали честно!

— Да здесь студенты были, все рассказали про эти лекции! Совесть у вас имеется — сорок таких лекций «прочитать»!

Я понял, что признавать подлог нельзя. Нужно защищаться, как только можно.

— А что, языком сатиры и юмора уже нельзя бороться с империалистами? — не веря самому себе, сопротивлялся я.

— Ах, языком сатиры? А то, что меня в Обком вызывали и требовали уволить авантюриста-Гулиа, ты знаешь?

Ректор перешел на «ты», это — плохо, успел продумать я, и был прав. Ректор сорвал с себя галстук и разорвал ворот рубашки. Он задыхался от гнева.

— Ну, уволю я тебя, а кому плохо сделаю? Квартиру тебе уже дали, отобрать невозможно. А число докторов в ВУЗе сразу упадет вдвое и их средний возраст во столько же раз вырастет. Кого я накажу — тебя? Нет, себя же самого! Ты себе место найдешь, в ту же Москву уедешь, как «обиженный». А я где нового доктора наук разыщу?

Крик был такой, что в кабинет вбежала секретарша. Ректор в этот момент уже сорвал с себя пиджак и топтал его на полу ногами. Секретаршу тут же, как ветром, сдуло.

— Как мне поступать? — спросил меня чуть успокоившийся ректор, — топтание пиджака, оказывается, здорово успокаивает.

— Объявите мне выговор, ведь это — первое официальное нарушение! — быстро посоветовал я ректору, — но поберегите себя, что я буду делать, если вы из-за меня умрете от инфаркта?

— Хорошо, — примирительно сказал ректор, — только если надумаешь снова что-нибудь вытворить, приди сперва сюда, посоветуйся! Пьешь, со студентками трахаешься, а тут еще — подлогами начал заниматься! Тоже мне — наука! — и взглянул на мое улыбающееся лицо, он заорал снова, — ты что, смеешься надо мной, — вон из кабинета!

Я выбежал из кабинета, давясь от истерического смеха — я не мог перенести зрелища — ректор, топчущий свой пиджак. Прошмыгнув мимо изумленных людей в приемной, я забежал в кабинет секретаря парткома, чтобы отдышаться.

Володя был в кабинете один. Стенка его кабинета была смежной со стенкой кабинета ректора, крик донесся и туда — Володя сидел встревоженный. Я отдышался, успокоился и рассказал об инциденте у ректора.

— Да я тебя хотел раньше предупредить — пишут, сволочи, друг на друга, а на тебя — тем более! Хотел все внутри удержать, но в Обком написали, гады!

— А откуда у ректора сведения о студентке? — поинтересовался я у Володи, который давно был в курсе дела.

— Тоже пишут — и мне, и ректору! Ты только послушай, о чем люди пишут!

— и Володя вынул из раскрытого сейфа лежавший сверху листок.

«В партком КПИ от члена КПСС доцента кафедры «Химия» (фамилия, имя, отчество) Заявление Прошу принять меры партийного взыскания к моему супругу, члену КПСС (фамилия, имя, отчество) за его некоммунистическое отношение к семье. Довожу до сведения парткома, что он меня до этого не ласкает, а после этого не благодарит.

С коммунистическим приветом — подпись».

— Нет, ты только представь себе, — у Володи от волнения затряслись руки

— как он должен благодарить ее после этого, — падая на колени и отбивая поклоны, запричитал Володя:

— Спасибо тебе, что дала мне правильно, по партийному! — Так, что ли?

Я никак не мог припомнить женщину с кафедры химии с такой фамилией.

— Да, такая невзрачная, полная блондинка, лет сорока пяти — волосенки жиденькие, платье всегда коричневое…Ты такую не стал бы и запоминать, на что она тебе, когда у тебя есть красавица — Томочка!

Мне объявили выговор без занесения в личное дело. Но, видимо, этот выговор меня ничему не научил, потому, что я затеял новое дело, которое число писем в партком должно было увеличить на порядок.

Получилось так, что я влюбился. Да, да — в очередной раз. В очередной раз в Тамару, и в очередной раз в преподавательницу английского языка. Моя самая первая Тамара преподавала английский на филфаке МГУ.

Мне часто приходили отчеты от д-ра Рабенхорста из Университета Гопкинса в Сильвер-Спринге, США. Я отдавал их переводить на кафедру иностранных языков, для чего взял на хоздоговорную тему опытную (а может, скорее, красивую) преподавательницу.

Как настоящий педант, я не отступил от своего стандарта: 160х55, моя ровесница, крашеная блондинка в очках. Сперва мы подолгу засиживались за редактированием переводов у меня в кабинете, и успели убедиться во взаимной симпатии. А затем, когда Лиля в очередной раз уехала во Львов с процентовками, я попросил у Тамары разрешения зайти поработать к ней домой. Я знал, что она разведена с мужем. Посмотрев на меня внимательно, она переспросила:

— Можно ли вам зайти ко мне домой? — и ответила загадочно, — вам, Нурбей Владимирович, все можно! Только предупреждаю, вам у меня не понравится!

Жила Тамара в самом центре Курска — рядом с Обкомом Партии, на крутом берегу реки Тускарь, правда до самой реки было далековато.

Мы договорились о встрече. Я положил в портфель «джентльменский набор» и встретил Тамару у входа в Обком. Она проводила меня дворами до своего полутораэтажного дома старой постройки. Комнатка ее оказалась в полуподвале с окном, выходящим во двор.

— Подождите здесь, я зайду сама и открою вам окно. Вот так, придется по-партизански! — огорченно предупредила она.

Мне такое проникновение в жилье показалось хоть и романтичным, но странным. Открылось окно, подоконник которого чуть выступал над землей, к окну из комнаты был придвинут стул, и я, оглядевшись по сторонам, шмыгнул внутрь.