Графиня де Монсоро - Александр Дюма

Так он поступал обычно, даже когда у него не было никаких тайных планов.

В десять часов вечера Бюсси закутался в плащ и, с веревочной лестницей под мышкой, зашагал к Бастилии.

Герцог, который не знал, что Бюсси держит в ею передней лестницу, и не думал, что можно осмелиться в этот час выйти одному на улицы Парижа; герцог, который полагал, что Бюсси зайдет к себе домой за конем и слугою, потерял десять минут на сборы. За эти десять минут, легкий на ногу и влюбленный, Бюсси успел проделать уже три четверти пути.

Бюсси повезло, как обычно везет смелым людям. Он никого не встретил на улицах и, подойдя к дому, увидел в окне свет.

Это был условный между ним и Дианой сигнал.

Молодой человек закинул лестницу на балкон. Она была снабжена шестью крюками, повернутыми в разные стороны, и всегда без промаха цеплялась за что-нибудь.

Услышав шум, Диана погасила светильник и открыла окно, чтобы закрепить лестницу.

Это было делом одной минуты.

Диана окинула взором площадь, внимательно осмотрев все углы и закоулки.

Площадь показалась ей безлюдной.

Тогда она сделала знак Бюсси, что он может подниматься. Увидев этот знак, Бюсси стал взбираться по лестнице, шагая через две перекладины. Их было десять, поэтому на подъем потребовалось всего пять шагов, то есть пять секунд.

Момент был выбран очень удачно, потому что, в то время как Бюсси поднимался к окну, господин де Монсоро, более десяти минут терпеливо подслушивавший у дверей жены, с трудом спускался по лестнице, опираясь на руку доверенного слуги, который с успехом заменял Реми всякий раз, когда дело шло не о перевязках и не о лекарствах.

Этот двойной маневр, словно согласованный умелым стратегом, был выполнен так точно, что Монсоро открыл дверь на улицу как раз в то мгновение, когда Бюсси втянул лестницу и Диана закрыла окно.

Монсоро вышел на улицу. Но, как мы уже сказали, она была пустынна, и граф ничего не увидел.

— Может быть, тебе дали неверные сведения? — спросил Монсоро у слуги.

— Нет, ваше сиятельство, — ответил тот. — Я уходил из Анжуйского дворца, и старший конюх, мы с ним приятели, сказал мне совершенно точно, что его высочество герцог приказал оседлать к вечеру двух коней. Разве только он собирался в какое-нибудь другое место ехать, а не сюда.

— Куда ему еще ехать? — мрачно сказал Монсоро.

Подобно всем ревнивцам, граф не представлял себе, что у всего остального человечества могли найтись иные заботы, кроме одной — мучить его.

Он снова оглядел улицу.

— Может, лучше мне было остаться в комнате Дианы, — пробурчал он. — Но они, вероятно, переговариваются сигналами. Она могла бы предупредить его, что я там, и тогда я бы ничего не узнал. Лучше сторожить снаружи, как мы договорились. Ну-ка, проведи меня в то укромное место, откуда, по-моему, все видно.

— Пойдемте, сударь, — сказал слуга.

Монсоро двинулся вперед, одной рукой опираясь о руку слуги, другой — о стену.

И действительно, в двадцати — двадцати пяти шагах от дома, в направлении Бастилии, лежала большая груда камней, оставшихся от разрушенных домов. Местные мальчишки использовали ее как укрепление, когда играли в войну — игру, ставшую популярной со времен войн арманьяков и бургиньонов.

Посреди этой груды камней слуга соорудил что-то вроде укрытия, где без труда могли спрятаться два человека.

Он расстелил на камнях свой плащ, и Монсоро присел на него. Слуга расположился у ног графа.

Возле них на всякий случай лежал заряженный мушкет.

Слуга хотел было поджечь фитиль, но Монсоро остановил его.

— Погоди, — сказал он, — еще успеется. Мы выслеживаем королевскую дичь. Всякий, кто поднимет на нее руку, карается смертной казнью через повешение.

Он переводил свой взгляд, горящий, словно у волка, притаившегося возле овчарни, с окна Дианы в глубину улицы, а оттуда — на прилегающие улицы, ибо, желая застигнуть врага врасплох, боялся, как бы его самого врасплох не застигли.

Диана предусмотрительно задернула плотные гобеленовые занавеси, и лишь узенькая полоска света пробивалась между ними, свидетельствуя, что в этом совершенно темном доме теплится жизнь.

Монсоро не просидел в засаде и десяти минут, как из улицы Сент-Антуан выехали два всадника.

Слуга не произнес ни слова и лишь рукой указал в их сторону.

— Да, — шепнул Монсоро, — вижу.

Возле угла Турнельского дворца всадники спешились и привязали лошадей к железному кольцу, вделанному для этой цели в стену.

— Ваше высочество, — сказал Орильи, — по-моему, мы приехали слишком поздно. По всей вероятности, он отправился прямо из вашего дворца, опередив вас на десять минут. Он уже там.

— Пусть так, — сказал принц, — но если мы не видели, как он вошел, мы увидим, как он выйдет.

— Да, но когда это будет? — сказал Орильи.

— Когда мы захотим, — сказал принц.

— Не сочтете ли вы за нескромность с моей стороны, если я спрошу, как вы собираетесь этого добиться?

— Нет ничего легче. Один из нас, например ты, постучит в дверь под предлогом, что пришел осведомиться о здоровье господина де Монсоро. Все влюбленные боятся шума, и, стоит тебе войти в дом, он тотчас же вылезет в окно, а я, оставаясь здесь, увижу, как он улепетывает.

— А Монсоро?

— Что он, черт побери, может сказать? Он мой друг, я обеспокоен, я прислал узнать о его здоровье, потому что днем мне показалось, что он плохо выглядит. Нет ничего проще.

— Как нельзя более хитроумно, ваше высочество, — сказал Орильи.

“Ты слышишь, что они говорят?” — спросил Монсоро слугу.

“Нет, ваше сиятельство, но если они будут продолжать разговор, мы обязательно их услышим, потому что они идут в нашу сторону”.

— Ваше высочество, — сказал Орильи, — вот груда камней, которая словно нарочно тут положена, чтобы вам за ней спрятаться…

— Ну что ж. Однако постой, может, удастся что-нибудь разглядеть в щель между занавесками?

Как мы уже сказали, Диана снова зажгла светильник, и из комнаты пробивался наружу слабый свет. Герцог и Орильи добрые десять минут вертелись так и сяк, пытаясь найти ту точку, откуда их взоры могли бы проникнуть в опочивальню.

Во время этих эволюций Монсоро кипел от негодования. Рука его то и дело хваталась за ствол мушкета, куда менее холодный, чем рука!

— О! Неужели я вынесу это? — шептал он. — Проглочу еще и это оскорбление? Нет, нет! Терпение мое иссякло, черт побери! Не иметь возможности ни спать, ни бодрствовать, ни даже болеть спокойно из-за того, что в праздном мозгу этого ничтожного принца угнездилась позорная прихоть! Нет, я не угодливый слуга, я граф де Монсоро! Пусть он только пойдет в эту сторону, и, клянусь честью, я всажу ему пулю в лоб. Зажигай фитиль, Рене, зажигай!