Графиня де Монсоро - Александр Дюма

От комнаты графа Монсоро ее отделял всего лишь коридор.

Бюсси рвал на себе волосы.

Сен-Люк утверждал, что веревочные лестницы достигли самого высокого совершенства и прекрасно могут заменить лестницы обыкновенные.

Монсоро потирал руки и улыбался, представляя себе досаду герцога Анжуйского.

XL

ВИЗИТ В ДОМИК ВОЗЛЕ ТУРНЕЛЬСКОГО ДВОРЦА

У некоторых людей вожделение заменяет настоящую страсть, подобно тому как у волка и гиены голод создает видимость смелости.

Во власти такого чувства герцог Анжуйский и вернулся в Париж. Его досада, после того как обнаружилось, что Дианы больше нет в Меридоре, не поддается описанию. Он был почти влюблен в эту женщину, и именно потому, что ее у него отняли.

Вследствие этого ненависть принца к Монсоро, зародившаяся в тот день, когда принц узнал, что граф ему изменил, вследствие этого, повторяем мы, его ненависть превратилась в своего рода безумие, тем более опасное, что, уже столкнувшись раз с решительным характером графа, он собирался нанести удар из-за угла.

С другой стороны, герцог отнюдь не отказался от своих политических притязаний, и уверенность в своей значительности, приобретенная им в Анжу, возвышала его в собственных глазах. Едва возвратившись в Париж, он возобновил свои темные и тайные происки.

Момент для этого был благоприятный: многие склонные к колебаниям заговорщики, из числа тех, кто предан не делу, а успеху, ободренные подобием победы, одержанной анжуйцами благодаря слабости короля и коварству Екатерины, заискивали перед герцогом, связывая невидимыми, но крепкими нитями дело принца с делом Гизов, которые предусмотрительно оставались в тени и хранили молчание, весьма беспокоившее Шико.

К этому надо добавить, что принц больше не вел с Бюсси откровенных политических разговоров. Лицемерные заверения в дружбе — вот и все, что он допускал. Принца безотчетно беспокоила встреча с Бюсси в доме Монсоро, и он сердился на молодого человека за доверие, оказываемое ему столь подозрительным графом.

Его также пугало сияющее радостью лицо Дианы, эти нежные краски, делавшие ее восхитительной и желанной. Принц знал, что цветы горят красками и благоухают только от солнца, а женщины расцветают от любви. Диана явно была счастлива, а всегда завистливому и настороженному принцу чужое счастье казалось враждебным, направленным лично против него.

Рожденный принцем, герцог Анжуйский достиг могущества темными и извилистыми путями и привык прибегать к силе — будь то в делах любви или в делах мести, — после того как сила обеспечила ему успех. Так и сейчас он, поддерживаемый к тому же советами Орильи, счел, что для него зазорно остановиться в удовлетворении своих желаний из-за таких смехотворных препятствий, как ревность мужа и отвращение жены.

Однажды, после дурно проведенной ночи, истерзанный теми мрачными видениями, которые порождает лихорадочное состояние полусна, он почувствовал, что вожделения его дошли до предела, и приказал седлать коней, чтобы отправиться с визитом к Монсоро.

Монсоро, как известно, уже переселился в дом возле Турнельского дворца.

Услышав сие сообщение, принц улыбнулся. То была сцена из меридорской комедии. Еще одна.

Для виду он осведомился, где находится тот дом. Ему ответили, что на площади Сент-Антуан, и тогда, обернувшись к Бюсси, который сопровождал его, принц сказал:

— Раз его дом возле Турнельского дворца, поедем к Турнельскому дворцу.

Кавалькада тронулась в путь, и вскоре две дюжины знатных дворян, составлявших обычную свиту принца, за каждым из которых следовали два лакея с тремя лошадьми, наполнили шумом весь квартал.

Принц хорошо знал и дом и дверь. Бюсси знал их не хуже его.

Они остановились возле двери, вошли в прихожую и поднялись по лестнице. Но принц вошел в комнаты, а Бюсси остался в коридоре.

Вследствие такого распределения принц, казалось бы получивший преимущество, увидел только Монсоро, который встретил его лежа в кресле, в то время как Бюсси встретили руки Дианы, нежно обвившиеся вокруг его шеи, пока Гертруда стояла на страже.

Бледный от природы, Монсоро при виде принца просто посинел. Принц был его кошмаром.

— Ваше высочество! — воскликнул граф, дрожа от злости. — Вы — в этом бедном домишке! Нет, в самом деле, слишком много чести для такого маленького человека, как я.

Ирония бросалась в глаза, потому что Монсоро почти не дал себе труда замаскировать ее.

Однако принц, словно и не заметив иронии, с улыбкой на лице подошел к выздоравливающему.

— Куда бы ни ехал мой страждущий друг, — сказал он, — еду и я, чтобы узнать о его здоровье.

— Помилуйте, принц, мне показалось, что ваше высочество произнесли слово “друг”.

— Я произнес его, любезный граф. Как вы себя чувствуете?

— Гораздо лучше, ваше высочество. Я поднимаюсь, хожу и через неделю буду совсем здоров.

— Это ваш лекарь прописал вам воздух Бастилии? — спросил принц с самым простодушным видом.

— Да, ваше высочество.

— Разве вам было плохо на улице Пти-Пэр?

— Да, ваше высочество, там приходилось принимать слишком много гостей, и эти гости поднимали слишком много шума.

Граф произнес эти слова твердым тоном, что не ускользнуло от принца, и тем не менее Франсуа словно бы не обратил на них никакого внимания.

— Но тут у вас, кажется, нет сада, — сказал он.

— Сад был мне вреден, ваше высочество, — ответил Монсоро.

— Но где же вы гуляли, дорогой мой?

— Да я вообще не гулял, ваше высочество.

Принц закусил губу и откинулся на спинку стула.

— Известно ли вам, граф, — сказал он после короткого молчания, — что очень многие просят короля передать им вашу должность главного ловчего?

— Вот как! И под каким предлогом, ваше высочество?

— Они уверяют, что вы умерли.

— О! Я уверен, что вы, ваше высочество, отвечаете им, что я жив.

— Я ничего не отвечаю. Вы хороните себя, дорогой мой, значит, вы мертвы.

Монсоро, в свою очередь, закусил губу.

— Ну что же, — сказал он, — пусть я потеряю свою должность.

— Вот как?

— Да, есть вещи, которые для меня важнее.

— А! — произнес принц. — Стало быть, честолюбие вам чуждо?

— Таков уж я, ваше высочество.

— Значит, вы не найдете ничего дурного в том, что об этом узнает король?

— Кто же ему скажет?

— Проклятье! Если он спросит меня, мне, безусловно, придется рассказать о нашем разговоре.

— По чести говоря, ваше высочество, если рассказывать королю все, о чем говорят в Париже, его величеству не хватит ушей.