Пусть будет гроза - Мари Шартр

Я кивнул и вышел из синей «вольво». Я чувствовал, что мама за мной наблюдает. Я не спешил, она все равно, наверное, ждет этого момента уже несколько часов. И что же мне ей рассказать? Что я околачивался у пруда с утками, подумывая избавиться от своего чересчур громоздкого прошлого? Рылся в мусорных ведрах? Бил бутылки из-под спиртного о стену ангара? Занимался выдуманной бижутерией? Видел, как умерла бабочка?

Мама, которая только и думает что о переходном возрасте и моей реабилитации, наверняка пришла бы от всего этого в ужас.

У меня за спиной что-то взвизгнуло – это Ратсо поехал домой. Я был в нескольких метрах от двери, но лица матери вычислить не мог. Это как уравнение с двумя неизвестными. А ведь я не так уж плох в математике. Все учителя в этом единодушны.

Я склонил голову и взялся за ручки маминого кресла, чтобы вкатить ее в дом. Отец тоже ждал меня, сидя на диване в гостиной, нога на ногу, на коленях журнал, как в зале ожидания. Вот только статья перед ним была раскрыта вверх ногами, так что он вряд ли ее читал. Он заговорил первым.

– Может быть, объяснишь, что происходит?

– Я не знаю… – пробормотал я.

– Тебя не было дома шесть часов и тебе нечего нам сказать? – спросила мама, огорченная, но вроде не сердитая.

В пространстве комнаты не ощущалось ни злости, ни рассерженности. Только вопросительные знаки сыпались с потолка. Я не знал, как объяснить свой поступок. Попытался напустить на себя веселый вид, но на самом деле хотелось плакать – слишком много эмоций накопилось за день.

Я еще не вполне осознал обстоятельства аварии – я чем-то там помахал, какой-то дурацкой штукой, помахал перед глазами у матери, вот что я сделал, всего-то и делов, какой-то штукой, ерундой, гаджетом, тупизной, которую мне просто для смеха захотелось ей показать, захотелось помахать этой чушью у нее перед глазами. Как такое расскажешь? Ведь слова – это часто всего-навсего бездарные идиоты. Мама отвлеклась и резко вильнула влево. Движение на дороге в тот день было плотным, мы ехали к папе, который отправился проведать своего брата. Встречная машина на сумасшедшей скорости врезалась в нас. Мы полностью приняли удар на себя, с другим водителем, к счастью, ничего не случилось – кроме материального ущерба. И вот результат. Как можно признаться в подобном: «Я больше не могу ходить, потому что идиот сын потряс у меня перед глазами дурацким гаджетом»?

Какой я идиот, ну какой же я идиот.

– Мы с отцом сегодня много думали. Нам нужно поговорить. Сегодня все пошло вразнос. Твои реакции, наши. Надо собрать все это в кучу и обсудить. Втроем.

– И перестать вести себя как страусы! – добавил отец.

Я сказал: страусы-то тут при чем, но отец возмутился:

– Да ни при чем, Мозес! Это просто такое выражение. Не надо прятать голову в песок, вот что оно означает.

Я почувствовал, что слишком туго соображаю. Видно, чересчур устал, чтобы поддерживать беседу, хотя внутренне был страшно благодарен родителям за то, что они решили высказать мне всё напрямую. Голова разболелась. Перед глазами мелькало всякое: прыщи, панды, взгляд Колина, футболка Ратсо, его походка, его упрямство и самодостаточность, мать, которая плачет, отец, который колотит по рулю, – всего было так много, все было так ярко и от всего так щемило сердце. Слишком много, слишком ярко, слишком щемяще. Меня будто бросили в шейкер с эмоциями. И я объявил, даже не успев заново набрать воздуха в легкие:

– У меня появился друг, и я хотел бы уехать с ним на выходные. Мне бы хотелось, чтобы вы дали мне на это разрешение, а потом, обещаю, мы сможем поговорить и обсудить страусов. Я обязательно буду осторожен. Это очень важно, я не знаю, как вам объяснить, насколько это для меня важно. Я должен поехать. Мы проведем выходные у его сестры. У нее день рождения, и я думаю, все пройдет хорошо. Он говорит, что она похожа на звезду.

И тут я по-дурацки разрыдался, как будто произнес самую нереально печальную фразу за всю свою жизнь.

Я – удивление

После напряженных переговоров, то есть целого часа споров и обещаний, родители разрешили мне поехать. Это было невероятно, я не мог в себя прийти от удивления. Мне пришлось объяснить, с кем я еду, – это показалось мне вполне естественным. Я рассказал про Ратсо, про резервацию Пайн-Ридж, про его сестру и про шлифованные стекла. Рассказывая, я все больше и больше воодушевлялся, и идея мне самому казалась все гениальнее. Думаю, родителей сломал мой энтузиазм. Мне не терпелось пуститься в путь.

Я, в свою очередь, пообещал им приблизительно все, что только может пообещать обеспокоенным родителям-психоаналитикам мальчик-инвалид шестнадцати лет. Могу лишь сказать, что список был длинный, почти бесконечный. Никогда не выключать мобильный телефон, звонить через каждые четыре часа, никуда не ходить с незнакомцами, беречь себя и еще раз беречь себя, ах да, чуть не забыл: беречь себя, нормально питаться, регулярно пить воду, принимать лекарства и помнить о ноге.

Говорила со мной по большей части мама, но я поглядывал на отца: вид у него был встревоженный, и все же в глазах что-то изменилось. Он снова на меня смотрел.

Конечно, мне пришлось опустить рассказ о техническом состоянии автомобиля Ратсо, этого они бы точно не вынесли.

– Мы тебе доверяем. Будь осторожен, пристегивай ремень, – сказал отец и торопливо поцеловал меня в щеку.

Меня пронзило электрическим разрядом, потому что одновременно с довольно сухим поцелуем он заодно сжал мне рукой плечо. Он никогда еще так не делал, и меня это взволновало.

Он ушел спать, а я остался с мамой, она помогла мне собрать вещи для поездки. Она хотела сама обо всем позаботиться и была, как обычно, очень внимательна и нежна.

Даже решила уложить меня в постель. Я не стал возражать, она ведь дала согласие на завтрашнюю поездку, но все равно почувствовал себя неловко. Она как будто принимала меня за малыша.

– Не забывай про телефон и лекарства, обещаешь? – снова и снова повторяла мама.

– Обещаю… Мам?

– Да, что?

– Знаешь, мне нравится, когда ты плачешь. Ну, то есть нет… – Я осекся. – Не в том смысле, что мне нравится видеть, как ты плачешь, а в том, что это… это нормально. Я бы на твоем месте… я бы, наверное… Думаю, я бы ревел целыми днями.

Глаза ее блеснули, и