Империя хирургов - Юрген Торвальд

Симс опустил голову, и выражение усталости на его лице стало еще очевиднее. Возможно, на мгновение в нем проснулась горечь от собственных неудач: ведь его риск так и не оправдался. Может, в нем говорили гордость и скрытое тщеславие человека, который был избалован успехом. Но Симс поборол это чувство. «Я рекомендую Вам разыскать Тэйта, – сказал он. – С Вами я передам ему письмо на случай, если вы еще не знакомы лично. Тэйту тридцать четыре года, в половину меньше, чем мне. При сложившихся обстоятельствах он сможет мастерски провести как холецистотомию, так и овариотомию. Вы можете ему полностью довериться, если у Вас не останется другого выбора».

«А находите ли Вы Тэйта приятным человеком? – задала Сьюзан типично женский вопрос. – Я имею в виду – обходительным, симпатичным».

На секунду Симс задумался. «Нет, – ответил он, – честно говоря, он не совсем приятен. Некоторые люди отзываются о нем не иначе как о свирепом животном, неистовом в работе, в любви и ненависти. Я думаю, Генри знаком с человеком, так похожим на Тэйта, как только могут быть похожи двое людей».

«Кого Вы имеете в виду?»

«Однажды Вы рассказывали мне, как в 1848 году, тридцать лет назад впервые оказались в Эдинбурге, чтобы разыскать профессора Симпсона, гинеколога, который незадолго до этого как раз впервые выполнил наркоз хлороформом. Сейчас он уже мертв. Но я уверен, что Вы все еще помните его – грузного и сильного, как бык. Тэйт – его точная копия». Далее он продолжал на повышенных тонах: «Тэйт родился в Эдинбурге в 1845 году, за три года до того, как Вы в первый раз приехали в Шотландию. Официально он является сыном некоего мистера Арчибальда Тэйта, который выполнял функции отца бездомных детей в приюте Хэриот-Хайм. Но есть люди, которые с уверенностью заявляют, что отцом Тэйта был профессор Симпсон. Когда Вы увидите Тэйта, и Ваши сомнения в этом рассеются. Тэйт и сам никогда не отрицал возможность исторической подтасовки. Напротив…»

Через восемь дней мы уже были в Бирмингеме.

В Лондоне мы навестили Листера. Всего два года назад он стал профессором Королевского Университета, чтобы лучше изучить придуманный им антисептик, который несмотря на успешное применение в мире, только в Англии еще встречал сопротивление и критику. Мы упомянули, что намереваемся посетить Тэйта. Услышав об этом, Листер буквально потерял дар речи, что очень удивило нас. Но он объяснил: «Я слышал о Вашем намерении сделать операцию. Но я попросил бы Вас не называть моего имени в присутствии того человека, к которому Вы направляетесь. Тэйт – заклятый враг антисептики. Как и Спенсер Веллс, еще за некоторое время до моего открытия он добился успехов в предотвращении нагноения, опубликовав сведения о серии из пятидесяти операций, при которых лишь в тринадцати процентах случаев наблюдался летальный исход, и это против двадцати пяти процентов у Веллса. В ходе операций он якобы использовал карболовую кислоту, однако, как это часто случалось, нерегулярно и неверно. Проделанную же мной работу он в своих резких статьях назвал бессмыслицей. Он человек, которому сложно расстаться с предрассудками, что делает его самым непримиримым врагом, какого только можно себе представить. Таким же был и Симпсон. Иногда мне кажется, что он намеревается продолжить борьбу против меня».

Листер, конечно, не отдавал себе отчет, что нанес первый удар по моим надеждам.

«Поэтому не упоминайте моего имени, – продолжал он, – он не станет даже разговаривать с Вами и не примет Вас. Несомненно, он незаурядный человек, поэтому смог усовершенствовать не только овариотомию. Он первым по причине хронического воспаления придатков роженицы пошел на радикальные меры – удалил их и избежал воспаления брюшины при помощи промываний и дренажа. Удивительно, но статистика показывает, что, по счастливой ли случайности, потому ли, что ему известен какой-то секрет, у него бывает относительно мало смертельных случаев или случаев заражения. Из упрямства он отвергает любые средства дезинфекции, поэтому в его больнице пахнет, как на скотобойне».

Наша изначальная уверенность несколько пошатнулась, и с таким чувством мы прибыли в Бирмингем. Тэйт был там кем-то вроде местной знаменитости. Даже носильщик знал, что он оперирует в больнице Спарк Хилл и что его квартира и частная больница находятся в доме номер семь по улице Кресент. Прежде всего я отправил к нему рассыльного с рекомендательным письмом Симса. Двумя часами позже он явился в отель с ответом, подписанным секретарем. В письме значилось только: «Завтра утром в одиннадцать часов».

На следующее утро я оставил Сьюзан в отеле, а сам направился на улицу Кресент. Дом Тэйта, в котором находилась и его больница, был недружелюбным, угрюмым зданием и походил на коробку, каких в Бирмингеме были сотни. Сразу за дверью располагалась комната секретаря, сравнительного молодого человека, который под диктовку записывал то, что доносилось из соседней комнаты через переговорную трубку, вделанную в стену. Голос был громким и грохочущим. «Будь я проклят, если сделаю то, о чем просит этот малый. Так и напишите ему».

«Хорошо, мистер Тэйт, – сказал секретарь. – Я напишу, что мистер Тэйт сожалеет о том, что не сможет выполнить Вашей просьбы».

Голос из переговорной трубки прогремел еще разъяренней и громче: «Этого я не говорил!»

«Несомненно, – запинаясь, проговорил секретарь, – но это то же самое, только лучше звучит».

«Мистер Тэйт, – прокричал его рыжеволосый помощник, взглянув на мою визитку, – здесь мистер Хартманн из Нью-Йорка». Он помолчал. «Мистер Тэйт сейчас оперирует дома, – выпалил он. – Пойдемте, иначе я смогу представить Вас только после полудня, когда начинается прием».

Я следовал за ним по едва освещенному коридору. Где-то захлопнулась дверь, и сильный, но в то же время мелодичный голос загромыхал: «Какого дьявола сестры Мэри нет на месте?», на что женский голос ответил: «Черт меня побери, если я имею об этом хоть какое-то представление!»

Почти в ту же минуту мы попали в несколько более светлый коридор. Я увидел молодую сестру и напротив нее – некую коренастую фигуру среднего роста, по-крестьянски грубо скроенную, в непромокаемом фартуке. Фигуру венчала мощная круглая голова, покрытая длинными густыми волосами. Обнаженные руки выдавали избыток растительности.

За исключением некоторых понятных и само собой разумеющихся несовпадений, тот, кого я видел перед собой, был, несомненно, Симпсоном, каким я застал его тридцать лет назад в Эдинбурге, когда он открыл свойства хлороформа в ряде экспериментов над самим собой и рассказал мне о своем открытии. Сидящий передо мной обладал, очевидно, характером еще более порывистым, внутри него кипели идеи, горели огонь, жажда борьбы и ненависть.

Глаза на красном лице Тэйта горели так злобно, как, я помнил, горели только глаза Симпсона. Он перескакивал взглядом с сестры на меня. Его тонкие, но красиво очерченные губы, помещавшиеся под массивным носом, уже было собирались извергнуть очередное проклятие, когда секретарь, встав между нами, представил меня. Я слышал, как он произнес имя Симса. Затем Тэйт вскользь посмотрел на меня. С именем Симса он еще мог примириться.

«Итак, – загрохотал его голос, в котором вдруг стала угадываться вынужденная любезность, – если Вы хотели на что-то посмотреть, то пойдемте. Поговорить мы можем и позже».

Он развернулся ко мне спиной и звучно зашагал в противоположную от меня сторону, сопровождаемый сестрой и ассистентом. Тэйт распахнул дверь. Она вела в аскетично обставленный операционный бокс. На деревянном, покрытом клеенкой столе лежала женщина. Рядом стоял стол с многочисленными емкостями с холодной водой и емкостями, от которых поднимался пар, большим количеством мыла и полотенец, которые выглядели очень чистыми. Инструменты, как и губки, дожидались на одном из полотенец. Больше там не было ничего.

Листер был прав: не было посуды с карболкой, в ней не хранились инструменты, в ней не вымачивали полотенца, чтобы укрыть область операции, в воздухе не было карболового спрея – ничего из того, что Листер подарил хирургии и что стало вестником переворота в ней.

Тэйт намылил кожу живота женщины и затем смыл пену водой. Ассистент дал хлороформ. Тэйт сделал единственный, необычно короткий разрез. Последовало еще несколько разрезов, которые он выполнял толстыми и грубыми, но ловкими пальцами. Так он достиг глубины таза. Тэйт совершенно не глядя рассекал сращения, полагаясь лишь на мастерство своих рук. К местам кровотечений прижимали губки. Кровь брызнула из одного из сосудов. Тэйт склонился над ним. Он взял в зубы рукоятку своего скальпеля и перевязал сосуд. В то мгновение, когда он снова повернул голову, я увидел его лицо. На нем запечатлелась потрясающая дикость. Тэйт, казалось, был полностью захвачен тем, что делал.

Он вынул изо рта скальпель и быстрым движением сделал еще пару разрезов. Тэйт снова зажал нож в своих хищных зубах. Новые сосуды были перевязаны. Скальпель снова в руке. Удаленные придатки упали в емкость для отбросов. Еще лигатуры. Брюшная полость зашита без посторонней помощи и так быстро, будто бы это сделано руками волшебника. В обязанности ассистента входит лишь дача хлороформа и наблюдение – более ничего. Когда были наложены последние швы, прошло менее восьми минут. Тэйт вымыл руки в теплой воде. Он повесил фартук на гвоздь в стене и направил на меня свой пронизывающий взгляд. «Вы ведь тоже явились от доктора Симса, – спросил он, – по поводу моей холецистотомии?» Еще до того, как я успел ответить, он развернулся и направился к двери. Она вела в плохо освещенную больничную палату, заполненную женщинами. Еще отчетливей, чем в операционной, я почувствовал то, что Листер назвал «запахом скотобойни», который уже давно сменился запахом карболки во всех больницах, где некогда пренебрегали использованием антисептиков. К моему удивлению, здесь пахло не гноем и разложением, как в прочих больницах в тот период, когда не было известно о свойствах карболовой кислоты. Но воздух все же оставался тяжелым и неприятным.