Зарево - Елена Старыгина

Плача по ночам в горячую от мыслей подушку, Варя чувствовала рядом ровное дыхание мужа и ее злило, что Степан может спать спокойно, в то время, как ее мучают бесконечные думы. Бывало, Степан просыпался от всхлипываний жены, крепче прижимался к ней своим молодым еще телом, обнимал за мягкую талию, искал ее губы, пытаясь приласкать и утешить, но тем самым еще более злил Варвару, и она ворчала недовольно, что мысли у мужиков только об одном.

"Пожалуй, я не права, - потерла Варвара озябший лоб и отпрянула от окна. - Незаслуженно я извожу Степана. Он и пить-то, наверное, поэтому начал".

Позади скрипнула дверь. Тяжелые шаги приблизились к женщине, и теплые руки опустились на Варины плечи. "Пожалуй, я не права", - подумала Варвара и прижалась к крепкому мужскому телу.

- Милая моя, наконец-то дождался я этого часа.

Варя отпрянула, - позади стоял взволнованный Артемий.

- Ты что, сдурел, - вспыхнула женщина. - Я думала, Степан проснулся. А ну, как Галке сейчас скажу, что ты руки распускаешь, - оглаживая волосы, нервно проговорила Варвара.

- Ты что, Варюшка. Зачем же Галке? Мы с тобой сами полюбовно обо всем договоримся. Вон как прильнула-то ко мне. Я ведь чувствую, истосковалась ты по мужику. А я мужик ладный. Давно к тебе приглядываюсь, уж больно ты люба мне. Ну, иди ко мне, милая ты моя, - снова протянул Артемий к Варваре руки, сверкая своими черными глазами.

- Кобель ты, а не мужик, - с силой оттолкнула Артемия Варя. - А Галке я точно скажу, - бросила она ему в лицо и быстро шмыгнула в комнату.

- Ну, погоди, краля, попрыгаете вы у меня, - прошипел Артемий и шагнул следом за Варварой. - Вот я вам и хозяйку привел, - как ни в чем не бывало, широко улыбаясь, пробасил бывший красный командир, весело глядя на раскрасневшихся гостей.

Глава 16

Степан с трудом оторвал от подушки голову:

- Сынок, - слабо позвал он, - сынок, водички бы мне.

Сын принес огромную кружку квасу и протянул отцу:

- С добрым утром, батя. Хорош же ты был вчера.

- Да-а, встретил новый год... Не подрасчитал я что-то. Черт, голова как гудит. Хорошо, что смена у меня вторая, - плох я совсем. Мать где?

- На работе. Сегодня у них в столовой высокое начальство какое-то будет. Директриса сказала - пораньше придти надо, - присел на краешек кровати Костя.

- Мать-то ругалась, небось, на меня? - спросил Степан, растирая виски.

- Да нет... Батя, - сын опустил голову, - я спросить тебя хочу. Ты зачем вчера Иосифа Виссарионыча ругал? Разве это хорошо?

Степан поднял на сына выцветшие голубые глаза и удивленно уставился на него.

- Разве это хорошо? - упрямо повторил Костя.

- Мал ты еще, сынок, - вздохнул Степан. - Не время нам с тобой о политике толковать, подрасти сперва.

- Я и так подрос. Я знать хочу, батя. Я ведь вижу все. Почему многие Сталина готовы на руках носить, а ты... Он же наш вождь, батя, мы жизнью ему теперешней обязаны, - Костя с вызовом посмотрел на отца и упрямо тряхнул русыми кудрями. - Я ведь знаю, ты в революцию красноармейцем был, мне мать рассказывала, значит, ты за Ленина воевал, за Сталина, значит.

Степан улыбнулся и потрепал сына по щеке:

- Придет время, и ты все поймешь, сын, - устало сказал он. - Погоди, может, мы с тобой еще и потолкуем. А пока ступай, уж больно плохо мне. Вздремну, пока время до смены есть.

Степан отвернулся к стене и сомкнул тяжелые веки. "Ишь, сын-то вырос, оказывается, - удивился он. - Давай, мол, говори мне о Сталине и все тут. "Он же вождь наш, - передразнил мысленно Степан сына. - Вождь, как вошь ерепенится, да кусается, а толку от этого, что от козла молока. Во-ождь! А что хорошего я могу сказать об этом вожде? Вот, к примеру, Артемия взять. Стоящий мужик. Уж он-то точно знает, как жить по-правильному и что такое Иосиф Сталин. Как он вчера взбеленился на меня, когда я кукиш показал".

Степан запутался окончательно. В себе, в Варваре, в жизни вообще. Он помнил себя солдатиком в драной шинельке, наивным, глупым, но горячо верящим в какие-то светлые идеалы, ради которых шел с винтовкой наперевес и стрелял в тех, кто, как ему тогда казалось, был куском отжившего, жестокого прошлого. Он понимал, что первые годы должны быть трудными, - без этого никак. Но сколько уже лет прошло, а светлого будущего, о котором мечтали, не наступило до сих пор. Так Степану казалось. Странные вещи творились в государстве. Люди были похожи на мышей. С одной стороны все, вроде, шло прекрасно: люди-мыши жили одной большой дружной стаей, копошились во благо других, заботились о ближнем, но, с наступлением сумерек, разбегались по своим норам и затихали там, боясь шелохнуться и дрожа за свою шкуру, на которую шла охота извне. Охота страшная, не на жизнь, а на смерть. И попробуй пискнуть погромче, и не дай бог, если писк твой будет на полутон выше, или, хуже того, не понравится стае, тогда - конец: тот, кто во главе стаи, разорвет, выпьет всю кровь и места сырого не оставит.

Смешно сказать, говорят, что промышленность Советского Союза заняла первое место в Европе и второе в мире. Что сельское хозяйство - самое крупное и самое механизированное во всем мире; говорят, что в нынешнем году под предводительством вождя, учителя и друга Иосифа Сталина народы СССР добьются новых, невиданных еще побед во славу могущества своей родины. А почему нигде не говорится о том, что кругом беспросветное пьянство, обман и, что самое страшное, поголовное истребление народа, который трудится именно "во славу могущества своей родины".

Шушукаться по углам было не в натуре Степана. Он привык, еще с тех самых горячих молодых своих лет, резать напрямик правду-матку. Теперь же получается так, что вся борьба за честность и справедливость - коту под хвост. Получается, что теперь он, Степан, должен сидеть в уголке и ворчать в кулачок. За что же тогда убивали в кровавом семнадцатом? "Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем...". И кем стали мы? Трусливым стадом, преданно глядящим в глаза кривде?", - мучался вопросом Степан.

Но больше всего терзался он натянутыми отношениями с Варюхой. Его чувство к ней с годами не утихло, напротив, стало более крепким, но что-то сломалось в их жизни, чего-то не понимал Степан в своей жене. Временами она была как тогда, много-много лет назад, ласковая, нежная, заботливая, с веселыми ямочками на щеках, а временами замыкалась, уходила в какой-то только ей ведомый мир, неделями молчала, отворачивалась ночами... Но он же мужик, нормальный крепкий мужик, которому любо доброе слово и сладкое прикосновение. Он и пить-то последнее время начал от безысходности, от того, что стал крепко сомневаться в себе - для чего он живет, и кому он нужен в этой жизни.

Степан отвернулся к стене, пытаясь уснуть. В голове стучало...

"Бабу, что ли, какую найти?" - неожиданно выплыла мысль. "Дурак, дурак, - тут же ополчился сам на себя Степан, - разве найду я лучше моей Варюхи?! Жена Богом дадена. Это только Артемий может за юбками волочиться".

Снег валил липкими хлопьями и, касаясь земли, тут же смешивался с талой водой. Орудуя деревянной лопатой, Артемий пытался чистить двор, но снег был настолько густ, что, казалось, он льется, как молоко из кринки. Ветер раскачивал прикрепленный к заборному столбу керосиновый фонарь, в тусклом свете которого плясали в неистовой пляске снежные мохнатые комья.

Этот звук шагов он узнал бы из тысячи. Артемий представил как стройные ножки семенят по дощатому тротуару и сердце его бешено заколотилось. Отбросив в сторону лопату и наскоро застегнув полы старенького сюртука, Артемий кинулся к калитке и торопливо пихнул ее ногой.

Покачивая тугими ладными бедрами, Варвара спешила домой. "До-мой, ско-рей", - стучали по скользкому тротуару ее каблуки, и звук их терялся в густой зимней тьме. Какое-то неясное тревожное чувство подгоняло женщину, скорее хотелось в домашнее тепло, пахнущее мятным чаем, хотелось юркнуть под одеяло и трепетно дожидаться с ночной смены Степана. Она решила - этот год будет новым годом их совместной жизни. "Мы не стары еще, - думала Варвара, еще не поздно начать все сначала. У нас обязательно все будет хорошо, хорошо, как в далекой юности".

Ветер бесновался, бросая в лицо комья мокрого снега, и Варе вновь припомнилась длинная их первая со Степаном ночь, почти такая же ветреная, как сейчас, тревожная, горькая и сладостная одновременно.

Топот чьих-то тяжелых ног испугал Варвару и заставил прибавить шаг.

- Варвара Константиновна! Варвара..., - услышала она за спиной дрожащий голос Артемия.

- Ну, напугал, окаянный, - замахнулась женщина на Артемия авоськой, из которой выглядывала подгорелая буханка черного хлеба.

- Погодь, Варвара, - схватил он ее за руку, - погодь, не уходи, поговорить надо.

- А чего нам с тобой разговаривать, поговорили уже, хватит, попыталась вырваться она из цепких мужских рук, с отвращением припоминая недавний их разговор.

- Не дергайся, все равно ведь не пущу, - притянул Артемий к себе испуганную женщину, дохнув в лицо едким перегаром. - Давно я ждал этого момента, когда вот так, один на один, - горячо заговорил он. - Я все выжидал, вот пройдет она мимо моего дома, вот постучит тихонько в калитку и шепнет: " Я знаю, как ты страдаешь, возьми меня, я твоя...".