Век Екатерины Великой - София Волгина

Екатерине хотелось успокоить ее, напомнить, что принц Голштинский, Август, – ее родной младший брат, но не решилась.

Как бы ни хотела герцогиня Иоганна больше не видеть своего брата, но в начале марта тот все-таки явился пред ее очи. И, как всегда, Иоганна-Елизавета не потрудилась скрыть свою неприязнь. Августу, вестимо, было неприятно, но он не слишком переживал: его хорошо принял канцлер Бестужев, сама Елизавета (по просьбе канцлера), и совсем радостно встретил его Великий князь Петр Федорович. Оные два родственника-голштинца как-то даже походили друг на друга – с той разницей, что Петр был худощавым и повыше ростом. К тому же, как выяснилось, они оба по многим причинам ненавидели Брюммера и Бергхольца; конечно же, обожали короля Фридриха Второго; и ни во что не ставили герцогиню Иоганну, хотя у них хватало ума оное не демонстрировать. Пригласив Августа Готторпского, граф Бестужев убил сразу несколько зайцев, в том числе и в лице герцогини, которая продолжала тайно интриговать против него за прусскую и французскую партии при дворе. Императрица же Елизавета Петровна все еще колебалась между союзом с королем Пруссии и с Австрийским домом, однако у нее были свои причины не доверять никому из них. Совсем недавно, например, вскрылся заговор австрияка Ботты, а француз де ла Шетарди показал себя далеко не с лучшей стороны. До сих пор Елизавета Петровна нет-нет, да и вспоминала злосчастное письмо французского дипломата, в коем тот так нелицеприятно отзывался о ней. В такие минуты она высказывалась то фавориту Алексею Разумовскому, то своей правой руке Петру Ивановичу Шувалову, то канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву.

– Презренный, низкий человек! – искренне возмущалась она. – Как смел сей французишка, маркиз Шетарди, писать своему монарху такие подлости обо мне? Я якобы ленивая, не занимаюсь делами государственными, а токмо увеселением себя… Ничтожный человек! Поди, он забыл, что сам потворствовал мне занять трон моего Великого отца! А теперь он обвиняет, что я подписываю бумаги, не читая их, что меняю платья на дню несколько раз.

Быстрыми нервными шагами она мерила комнату, иногда натыкаясь на кресло или гнутые инкрустированные стулья.

– И бумаги у меня есть кому читать!.. И врет он, негодный, – говорила она запальчиво, – бумаги заглавные я завсегда читаю!

В такие минуты канцлер Алексей Петрович Бестужев, внимательно слушая Елизавету Петровну, всегда вспоминал один из ее трудовых дней и с усилием сдерживал улыбку. А дело было пустяковое: года два назад императрице надобно было подписать важную бумагу, кою он поднес ей после долгой кропотливой работы. Елизавета уже написала первую букву своего имени, как вдруг на кончик ее пера села оса. Императрица, отпрянув, бросила перо и бумагу с начальной буквой «Е» и удосужилась дописать свое имя токмо через полгода, после долгих уговоров. Однако он отдавал должное дщери Петра: она не перетруждала себя государственными заботами, но коли вдруг на нее находило желание что-нибудь сделать на пользу государства, тут ей равных не находилось. Час ее работы равнялся месячному труду любого другого вельможного чиновника.

После Пасхи, когда весна установилась, Екатерина выразила своей гофмейстерине, графине Марии Андреевне Румянцевой желание учиться ездить верхом, и та получила для нее разрешение императрицы, коей, однако, сия затея не пришлась по нраву из-за худобы Великой княжны. Сначала она должна была поправиться, так что по совету лекарей княжна стала пить каждое утро молоко с сельтерской водой. Первый урок верховой езды Екатерина Алексеевна взяла на даче графини Румянцевой. В Москве первые проезды верхом в сопровождении старого егеря прошли очень плохо, но Великая княжна не хотела оставлять свою затею и настойчиво продолжала учиться.

В мае месяце императрица с Великим князем переехали в Летний дворец. Великой княжне с матерью отвели для житья каменное здание, вытянувшееся вдоль Фонтанки. Иоганна жила на одной стороне здания, Екатерина – на другой. Mutter осталась крайне недовольна доставшимися ей комнатами, сочтя, что у дочери они лучше. Свое, с каждым днем растущее недовольство, Иоганна вымещала в первую очередь на своей дочери. Великая княжна терпеливо сносила унизительное к себе отношение. Мать продолжала обращаться ней, как с чужой, однако, несмотря ни на что, Екатерина Алексеевна продолжала навещать ее ежевечерне.

Посещения Великого князя фактически прекратились. Он передал через слугу, что живет весьма далеко от нее, посему часто наносить визиты не может. Княжна прекрасно понимала, как мало он имеет склонности к ней. Точнее сказать, что она совсем им нелюбима. Самолюбие и тщеславие ее страдали, но втайне. Екатерина была слишком горда и положила себе никогда не плакаться и не роптать. Она сочла бы унижением, ежели кто соблаговолил ее пожалеть. Оставаясь наедине сама с собой, она плакала от жалости к себе, но потом, утерев слезы, выходила к фрейлинам, и начинался их обычный день. Несмотря на то, что на душе у нее было скребли кошки, она все-таки остерегалась говорить кому-либо о своем состоянии. Однажды ее любимая фрейлина, Жукова, заметив ее слезы, спросила, в чем дело, но Екатерина сумела убедить ее, что ничего серьезного не случилась.

Обида начала душить ее особенно сильно, когда наступило время непосредственной подготовки к свадьбе.

Двор оставил Летний дворец и переехал в Петергоф, где двор собрать было проще, нежели в Петербурге. Императрица и Великий князь жили в верхней части дворца, а Великая княжна с матерью на нижнем этаже. Придворные, зная о скорой свадьбе, беспрестанно поздравляли Екатерину Алексеевну, заговаривали о прелестях семейной жизни – словом, не спускали восторженных взглядов с будущей Великой княгини. Петр Федорович, иногда появляясь, тоже многозначительно посматривал на свою будущую жену. Более того – отпускал на сей счет всякую чепуху. Постольку держать свои мысли в секрете для него было так же легко, по мнению Екатерины, как пушке скрыть свой выстрел, то тот доложил ей, что окружающие почитают необходимым учить его, как надобно вести себя с женой, дабы она была покорной и не смела слова сказать поперек. Особливо старался его старый слуга, понеже был уверен, что будущая жена Великого князя захочет взять верх над мужем. На обидные признания наследника Екатерина внешне никак не реагировала, и паче чем когда-либо старалась завоевать привязанность и благорасположение всех окружающих ее людей – чего с каждым днем она все более добивалась, окромя свой родной матери и будущего супруга.

Настойчиво пытаясь овладеть искусством езды, Екатерина полюбила скачки на лошади. Она оказалась весьма способной наездницей. За ежедневными тренировками с егерем Цуккерманом, обожавшим ее как хорошую наездницу, и чтением по вечерам пробежали весна и часть лета. В июле все внимание было устремлено токмо на предстоящую свадьбу.

Роскошное белое затканное серебром и усыпанное бриллиантами платье оказалось довольно тяжелым. Принцессе пришлось мерять его не менее десяти раз. Герцогиня тоже нервничала, примеряя специально к свадьбе шитое платье: то ей одно не нравилось, то другое. С украшениями для себя и дочери она устроила целый консилиум. Много времени уходило на чтение бумаг и на подписание некоторых из них – все по поводу бракосочетания. Государыня императрица Елизавета Петровна постоянно выступала консультантом, объясняла некоторые свадебные обычаи и обхождения. Надо было думать о списке приглашенных родственников, среди коих никак не фигурировал отец Великой княжны. Словом, беспокойство и переполох с каждым днем все более усиливались, пока, наконец, 21-го августа, к шести часам утра, приглашенные не стали съезжаться в Зимний дворец.

Несколько раз откладываемая свадьба началась. Она продолжалась десять дней, и весь Петербург принял в ней участие. Город украсился арками и гирляндами, из дворцового фонтана било вино. Жареные быки, горы хлеба, столы, уставленные яствами, возвышались на площади перед дворцом, предоставляя каждому, кто захочет, возможность поесть, выпить и повеселиться.

Екатерина запомнила каждое мгновение сего судьбоносного для нее дня. В одиннадцать утра свадебная процессия двинулась к Казанскому собору, где состоялось венчание. Одетая в свадебное платье с очень длинным шлейфом, в сопровождении матери, тоже постаравшейся нарядиться по всем статьям, брата матери, неказистого, Фридриха-Августа Голштейн-Готторпского, гофмейстрины, статс-дамы, камер-фрейлин, фрейлин и других царедворцев невеста, Екатерина Алексеевна, направилась к главному собору столицы. Высыпавшие на улицу люди – и простой народ, и дворянство – с восхищением наблюдали движение великолепного кортежа. Императрица с наследником и свитой встречали их в соборе. Екатерина отметила, сколь выгодно смотрелась государыня в новом парчовом платье. Украдкой бросив взгляд на жениха, невеста быстро опустила глаза: слава Богу, парик на нем был хорош и, кажется, сам он держался скромно. Да и понятно: не станет же он гримасничать в день своей свадьбы, тем паче около тетки-императрицы.