Охота - Кирилл Цыбульский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У мальчика подкосились ноги, и он упал на траву, когда отец спустил его с плеча. Канн не ожидал, что полет окажется таким быстрым.
– Нельзя пугать лошадей, – сказал отец. – Из этих тварей можно вырастить чемпионов, но менее пугливыми они не становятся.
Он еще что-то крякнул в конце фразы железным голосом, глядя на размашистый бег Мэгги, но мальчик не различил слов. Отец любовался проявлением бодрой кобылы: переливами напрягающихся мышц под благородной каштановой кожей, развеивающейся на ветру гривой, мощными копытами, оставляющими за собой рвы.
– Тупые животные, – добавил отец.
Канн остался на траве, фильтруя частым дыханием страх, который появился, стоило спуститься на землю. Отец отрывисто свистнул, подозвав кобылу, а затем лязгнул какими-то звуками, отчего Мэгги снова уткнулась в грудь хозяина, словно ничего не произошло. Но Канн все запомнил.
Впредь мальчик держал ведро крепче, но подходил к Мэгги с опаской. Он гладил ее, подавляя страх, и вздрагивал, когда лошадь сокращала мышцы, отгоняя слепней. Канн ненавидел в себе ту дрожь, которая рассыпалась по его телу всякий раз рядом с Мэгги.
Отец выливал грязную воду из коровника под ноги, и та утекала прочь мимо решетки подвала, стены которого обрастали слоями дерьма. Он каждый вечер менял воду, держа рогатых в чистоте, следил за состоянием копыт и вымени, чтобы не заразить молоко. Главное, что он заработал за свою жизнь, как говорил отец, – это репутация. О его ферме прослышал весь Сакраменто, однажды даже приехал старый фургон, из которого вышла молодая девушка в очках, ее волосы были собраны в хвостик. Лошадиный хвостик, подумал тогда отец. Девушка была юной журналисткой, собирающейся написать статью о целебном молоке «Parker’s».
Отец с удовольствием дал интервью прямо в сарае, проведя недолгую экскурсию и даже раскрыв свой секрет: любовь и взбитые сливки. Девушка поблагодарила его за любезность и оставила визитку – телефон на вырванном клочке тетрадного листка.
– Позвоните, если найдете время рассказать о вашей ферме подробнее, – сказала она.
– Как раз составлял график на следующую неделю, – ответил мужчина.
Комбинированный корм содержал стероиды, придававшие молоку сладковатый, «необыкновенный», как называли это некоторые, вкус. Канн говорил отцу, что чувствует нотки баббл гама и послевкусие мелисы, на что отец смотрел, наморщив лоб. Канн собирал из книжек и телепередач занимательные слова, значения которых оставались за кадром, и вставлял при любом удобном, а иногда и не очень, случае.
На самом же деле ничем, кроме коровьего молока и вызванной зависимостью, белая жидкость под бумажными наклейками «Parker`s» не отличалась.
– Зачем нам коровы, если ты зарабатываешь на скачках? – спросил Канн.
Отец не переставал вычерпывать грязную воду и наливать свежую. Капли исчезали за решеткой и ударялись на глубине нескольких метров в глухой темноте, словно на дне колодца. Мальчик шел за отцом, толкая высокий бидон на тележке со скрипучими колесиками.
– Все любят молоко. А я люблю его делать. Некоторые семьи покупают мое молоко уже несколько лет. И за столько времени ни одного замечания. Как же я могу бросить дело, которое так ценят?
Канн думал над словами отца. Мальчик молча толкал тележку, когда металлический голос сказал:
– Тебе же нравится мое молоко?
– Да.
– Вот и славно. А Мэгги будет кормить нас еще пару лет, пока молодая. Ты получишь лучшее образование на континенте. Затем я ее продам богатенькому тупице-из-столицы и безбедно проведу пенсию. Разве это плохо?
– Наверное, нет, – ответил мальчик.
– Можешь не сомневаться, – сказал отец, выливая последнее ведро. – Завтра нам надо будет подлатать загон Мэгги. Некоторые доски расшатались, петли могут не выдержать, если она встрепенется из-за течки.
Солнце клонило к закату. Сарай освещала одинокая лампочка, опускающая мрачные тени. Животные чувствовали себя в безопасности, они успокоились и лишь изредка подавали признаки жизни.
Оставшись незамеченным, Канн приоткрыл высокую дверь сарая. Запах навоза был для него привычным, поэтому он вдыхал его как аромат скошенной травы, ощущая некоторый восторг. Под мальчиком находилась лужа тени, и он призраком проходил рядом с животными. Они узнавали хозяина по движениям, по дыханию его маленьких легких, и не открывали глаза.
Канн гладил деревянные загоны, пропуская через ладонь прохладу и слюни животных. Мальчик растирал ее между пальцев и принюхивался. Его шаги были тихими, не потому что он боялся испугать животных, а просто потому что боялся. Боялся, что его кто-нибудь увидит.
Шепот срывался с губ мальчика:
– Мэгги-бэгги бум… – и становился все громче: – Мэгги-бэгги бум.
Он подошел к загону лошади, единственному загону с металлическими прутьями и дверью. Простейшая задвижка, приваренная к пластине железа, отделяла мальчика от причины его страха.
Канн посмотрел через решетку. Кобыла лежала на матрасе из сена. Она выглядела спящей. Мальчик взялся за задвижку, пропустившую ток холода через его тело, стараясь не издать ни звука.
Отец подлатает загон завтра. А сегодня металл издал протяжный стон, и Мэгги выпустила залп воздуха из ноздрей, подняв голову.
– Мэгги-бэгги бум!
Загон открылся.
Глава 17
На кухне поднимался густой пар, стелящийся по потолку. Ощущался стойкий запах чего-то вкусного. Ужин получился на славу.
Мужчина сидел за столом и пересчитывал крошечные таблетки в оболочке, придававшей сладковатый вкус. Он пересчитывал их так, как делал это каждый вечер: на лбу копился пот, вокруг гремела посуда, но он сосредотачивался на процессе и искал ошибки. Он искал обман, какой поджидал всюду.
Закончив пересчет, мужчина загребал в оранжевую баночку без этикетки белые горошины, оставив на столе лишь две. Одну громила отодвигал к соседнему месту, у которого пустовал стул. Другую долго пытался взять двумя толстыми, как обрубки грязной моркови, пальцами и положить на ладонь. Когда это удавалось, он вставал. Громила протягивал ладонь жене, на лоб которой падала прядь влажных волос. Женщина высовывала острый кончик языка и забирала таблетку. Она держала ее некоторое время во рту, а затем громко глотала на глазах мужа, которого это возбуждало.
Мужчина прижимал ее фартук, весь в масляных пятнах, к своему потному животу и вгрызался в губы жены. Его поцелуй был настолько страстным, что их зубы ударялись. Языки сплетались. Курица в духовке начинала подгорать.
Мужчина касался верхнего неба. Он проходил вдоль десен. Заглядывал под язык. Когда он понимал, что таблетка начала рассасываться по пути в желудок, мужчина облизывал губы и высекал улыбку на своих губах.
– Хорошо, – говорил он.
Ужин начинался с того, что все члены семьи произносили молитву. Они смыкали ладони и закрывали глаза. Женщина говорила:
– Благослови, Господи…
И ее муж всматривался в лицо напротив. Канн перекатывал таблетку от одной щеки к другой, пересекая уздечку. Мальчишка гонял горошину из стороны в сторону, наслаждаясь сладким вкусом. Казалось, он не собирается глотать.
Синие змеи набухали на шее мужчины, пока женщина говорила:
– …вкушать будем…
Канн высунул язык, на котором
