Покинутая царская семья. Царское Село – Тобольск – Екатеринбург. 1917—1918 - Сергей Владимирович Марков

что это серое стадо тотчас же после падения императорской власти, каковое было для нас так же неожиданно, как и для всех, объявило себя славным Петербургским революционным гарнизоном, прокричало на всю Россию о своем революционном геройстве, но… на фронт идти отказалось…

С тех пор я стал различать два вида геройства. Одно – настоящее, до 1 марта 1917 года, другое – какое-то особенное, революционное, после 1 марта 1917 года… Положим, в России после переворота все сделалось «до» и «после».

Один мой знакомый в разговоре со мной как-то заметил в ответ на мое утверждение, что «такой-то» очень порядочный человек:

– Вы уклоняетесь от истины: он был очень порядочным человеком до 1 марта 1917 года.

То же можно сказать и о наших петербургских старших военачальниках. Они были храбры и ретивы в речах и работе до 28 февраля 1917 года, но, когда гром грянул, они, вероятно, перекрестились и сдали Петербург восставшим. На военно-учебные заведения и не подумали опереться. Часть их была разогнана мятежниками, как, например, Пажеский корпус, где маленькие пажи подверглись избиению и принуждены были совместно со старшими пажами рассыпаться по городу.

Николаевское кавалерийское училище пыталось сопротивляться, причем был зверски убит командир эскадрона. После неудачного сопротивления юнкерам пришлось также скрыться у родных и по частным квартирам. Между прочим, произошел следующий случай, ярко характеризующий, насколько планомерно было подготовлено восстание в Петербурге.

На Лермонтовском проспекте, где находится училище, в другом конце улицы была расположена, насколько мне помнится, какая-то артиллерийская часть. Кто-то все время сообщал по телефону в училище, которое находилось в полной боевой готовности и, разумеется, в нетерпении доказать на деле свою преданность царю и Родине, что в случае его выступления оно встретит сопротивление со стороны соседей артиллеристов, якобы перешедших уже на сторону восставших. Артиллерийская же часть, также прекрасно настроенная, все время получала предупреждения, что в случае выступления в пользу верных войск ей придется столкнуться с училищем…

Так положено было начало провокации, принявшей потом всероссийский масштаб! Павловское училище держалось вплоть до опубликования министром акта об отречении государя, чтение которого было встречено рыданиями юнкеров.

Михайловское артиллерийское училище 28 февраля присоединилось к Временному правительству, и, как это видно из моих дальнейших записок, мне пришлось встретиться с его представителями в «Астории».

Итак, в Петербурге в те дни господствовало полное бездействие власти, и, когда после революции Керенским была создана знаменитая комиссия Муравьева для выяснения деятельности властей старого режима, мне передавали, что большинство ее членов, ознакомившись с документами и другими материалами, отобранными у военного министра Беляева, министра внутренних дел Протопопова и других, никакой вины за ними найти не могли, тогда как, не случись переворота, их следовало бы на основании действовавших в то время законов отдать под суд за халатность при исполнении служебных обязанностей и за их пресловутое бездействие.

Глава IV

В «Астории» настроение публики заметно ухудшилось, вестибюль был переполнен взволнованными обитателями гостиницы. В отдельных группах горячо обсуждали нараставшие события. В ресторане я застал еще одного своего однополчанина, корнета барона Ганна. Часов около восьми вечера мы узнали, что Дума, несмотря на высочайший указ о роспуске, постановила не расходиться…

Итак, свершилось… Предательская забастовка рабочих на заводах, работавших на оборону, изменнический солдатский бунт получили руководство мудрых народных избранников в лице камергера двора Родзянко, профессора Милюкова, присяжного поверенного Керенского, Гучкова и их присных…

Верноподданный его величества, председатель Государственной думы Родзянко протянул свою барскую руку шайке взбунтовавшейся черни!

Немного спустя по гостинице разнесся панический слух, что толпа, громившая соседний полицейский участок, намеревается и нас не оставить без своего внимания…

Это известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Волнение женской половины населения «Астории» достигло своего апогея. Кое-где слышался истерический плач, какие-то дамы бегали из ресторана в холл и обратно, кого-то ища и беспричинно волнуясь, лифт находился в беспрестанном движении, на главной лестнице от стремившихся вверх и вниз и сбитых с толку обитателей образовались людские заторы, а в вестибюле происходила невероятная толчея и давка.

Крики и шум сделались еще более нестерпимыми к полуночи. Администрация гостиницы распорядилась потушить большую часть освещения, но это успокоения не внесло, а, напротив, таинственный полумрак подействовал еще более возбуждающе…

И среди этого хаоса вдруг раздался призыв одного из старших военных чинов, бывших в «Астории». Молниеносно разнесся среди нас, офицеров, приказ генерал-лейтенанта Володченко собраться в банкетном зале для обсуждения положения, и через несколько минут там собрались все находившиеся в отеле офицеры. Генерал Володченко обратился к нам с красивой зажигательной речью на тему о том, что солдаты и рабочие обезоруживают на улицах офицеров, но что русскому офицеру не пристало без боя отдавать свое оружие всякой сволочи, а потому он предлагает организовать оборону «Астории» и вызывает добровольцев, которые пожелают остаться в вестибюле и попробуют вступить в переговоры с толпой, если таковая подойдет к «Астории».

– Итак, господа офицеры, кто же остается внизу? – закончил генерал свое обращение к нам.

– Располагайте мною, ваше превосходительство, – немедленно ответил я.

Генерал горячо потряс мою руку, хотя я в тот момент в этом моем порыве принести пользу в создавшемся положении ровно ничего особенного не видел и считал свой шаг само собой понятным.

Но каково было мое удивление, когда я увидел, что ко мне присоединилось всего пять офицеров, а именно: мои однополчане штабс-ротмистр Губарев, корнет барон Ганн, капитан 1-го ранга Китицын, Генерального штаба полковник Тилли и еще один корнет, фамилию которого, к большому сожалению, забыл… Остальные господа офицеры, числом более ста пятидесяти, мрачно молчали… Нашелся и такой тип в форме полковника Генерального штаба, который стал доказывать, что нам наше оружие надо безоговорочно сдать!

– Помилуйте, господа, разве мы в Средние века живем? Оружие надо сдать! Мы не можем идти против народной воли! Это преступление – проливать народную кровь.

Так пытался при общем смущении убеждать нас этот субъект… Я едва не набросился на него с кулаками, но вовремя был кем-то удержан. Он оказался не один, его поддержали еще один-два офицера, но, получив от всех нас более чем резкий отпор, эта компания поспешила скрыться из зала.

Полковник Тилли и капитан Китицын очень энергично принялись за дело, и при нашей помощи вскоре вестибюль был очищен от публики.

Положение иностранных офицеров, в большом количестве проживающих в «Астории», было воистину трагикомическое.

Англичане группами по три-четыре человека, с трубками в зубах, с физиономиями, выражавшими полнейшее равнодушие и безразличие ко всему происходившему, невозмутимо разгуливали по своим этажам.

Французы и