Книга воды - Эдуард Лимонов

В Лондоне мне нравилось напиваться. Вообще англичане — грубые и неотесанные люди. Но нажираться они умеют. Я пил там «Блэк вельвет» — это смесь пива «Гиннесс» с шампанским. После «Черного вельвета» я мог даже преодолеть запах Фионы.

Все это, скорее, веселые мотивы и интонации, и анахронизмом звучат они в стенах Лефортово, где в коридорах, слышу, возят вечернюю кашу.

Среди моих английских утех особняком стоит путешествие на Остров Собак. Откуда я взял, что там где-то на Темзе есть Остров Собак, я не помню. Кажется, у поэта Томаса Стернза Элиота есть строки о дожде, надвигающемся со стороны Острова Собак. Или о птице, летящей в сторону Острова Собак. И я стал просить Фиону, чтобы она отвезла меня на Остров Собак: на «Dog's Island». Она никогда не слышала о Dog's Island, но она, возможно, хотела выйти за меня замуж, я был веселый, может быть, другие еще хуже реагировали на ее запах, откуда я знаю. Она выяснила у знакомых актеров, и ей сказали, что да, такой Dog's Island есть. Это жуткое складское пространство, куда выкидывают трупы те, кому надо от трупов избавиться, и что там ни души вокруг, ездить туда не надо. Название местность получила оттого, что там околачиваются стаи бродячих собак. Со времен средневековья.

Услышав такую характеристику местности, мне еще больше захотелось туда поехать. Однажды я уговорил ее, и мы поехали. На заднем сиденье ее маленькой машинки пристроился долговязый и худосочный Кен или Кхен, в общем, после «К» в его имени где-то была буква «Н». Мы отправились вдоль скучной, как водопроводный шланг, Темзы. Стал накрапывать дождь. «У англичан нет национальной еды, та, что есть, — говенная, ужасная архитектура и отвратительно заебистый характер. У них есть «скотч» — и тот они отвоевали, вырезав миллионы шотландских горцев», — сказал я Фионе, чтобы поощрить ее. Она довольно улыбнулась. Как крестьянская чернобровая девка-горянка. Таковой она и была на самом деле. И мы продолжили путь к Острову Собак.

Дождь лил уже дождевыми плоскостями. Мы переспрашивали дорогу до тех пор, пока было у кого спрашивать. Наконец склады и эстакады повсюду, собак, правда, не видать, дождь, — я почувствовал, что мы там, где надо. Ибо было страшно безрадостно вокруг. И ни души. «Мы на месте, — сказал я. — Останавливай». Фиона остановила автомобиль. «А где река-то?»

«I don't know where is a river»,[10] — буркнула Фиона обессиленно и уронила голову на руль. Настырный, я попросил ее повернуть раз, мы повернули два, еще раз и все же выехали к воде. Может, это не был основной приток Темзы, скорее всего, это был канал, но вода должна была быть темзовской. Потому я вышел под проливной дождь. Уж если быть эксцентричным, то надо им быть до конца.

Я не пожалел, что вышел. Я промок моментально, но вне машины, среди асфальтовой пустыни и безликих складских помещений, под серо-желтым небом почувствовал некое величие. Пустыри вообще вызывают во мне священный трепет. Может, в прошлой жизни меня убили на пустыре? Я постоял, увидел, как небо распороли две неяркие трещины молнии, и влез в машину. «Спасибо, Фиона!» — сказал я.

В 1981 году в письме, присланном мне с King's Road's Square, я обнаружил счет из ксерокс-копи центра. Какие-то изрядные фунты и шиллинги. По собственному желанию она делала, я помню, копии с рукописи английского перевода моей книги «Это я, Эдичка». Я и не подумал послать ей деньги. Да и посылать было нечего. Я был беден, как и следует struggling writer.[11] Пусть тебе переведут, читатель.

Тибр / Рим

Прославленный именами Ромула и Рема, он оказался просто какой-то гнилой узкой щелью. Такое впечатление, что он остался в состоянии постоянного отлива. Склизкая и вонючая щель была окружена парапетами. На парапетах перед уроками сидел и раскладывал свои папки весь личный состав английской школы для эмигрантов. В школу эту мы ходили с девочкой-лисичкой чуть ли не ежедневно. Однако так и не выучили язык за ноябрь, декабрь, январь и февраль.

Заглядывая в вонючие глубины, я сокрушенно качал головой. Почему так далеко опустилась вода? Почему ее так мало? Зачем Вечный город построили далеко от моря на тухлой реке? Я так никогда этого и не понял. Фоменко и Носовский говорят, что это обман. Что никакой столицы Римской империи там не было. Тщеславная наебка. Тогда, 27 лет назад, я этого не знал. Мы шли к школе с девочкой-лисичкой, и ее якобы тонкие ножки пользовались большим успехом у римских пацанов, они всегда свистели и вихлялись нам вслед. Замечу, обобщая, что мои женщины вызывали истерику всегда, везде и у всех. Таких я выбирал себе женщин, и такие женщины выбирали меня.

Рим — это разнообразные старые камни: здания-развалины и фрагменты-развалины, колонны, стены, мраморные мозаичные полы. Рим продает возможность поглядеть на свои якобы старые камни. Сейчас они стали усиленно падать, чуть ли не вчера грохнулась стена Адриана. В ту зиму мы ходили меж камней с табличками-указателями. Кое-где меж них протекал или пролегал Тибр.

В некоторых местах он выглядел спокойнее и респектабельнее, чем у нашей школы английского языка. Так, в окрестностях Сент-Анджело Тибр выглядел более достойно. Цвет же у городских рек обычно невыразительный и изменчивый под влиянием света и облаков. В кастелло Сент-Анджело, этакой круглой, пузатой краснокирпичной крепости, сидел в свое время великий скульптор и авантюрист Бенвенуто Челлини. И глядел из окна на Тибр. Кажется, он оттуда бежал. Где-то на окраине, но тоже у Тибра, располагался вещевой итальянский рынок. Там однажды два идиота, Елена и я, купили себе кожаные пальто: она — тонкое пастельно-шоколадного цвета, я — черное. Дело в том, что мы продали две золотые царские монеты, и евреи — наши товарищи по несчастью эмиграции — убедили нас купить пальто. «Кожа в Италии очень дешевая. В Италии нужно покупать кожу», — вот мы и купили кожу у Тибра. Уже через год я не мог одевать свою кожу — пальто почему-то уменьшилось, как шафеневая кожа в одноименном произведении Бальзака (если таковое существует). Итальянцы производили уменьшающиеся пальто? Очевидно, качество этой сраной кожи было ни к черту. Хотя модель и пошив были неплохими.

Река Кокса

Витька закрепил один кусок сети к гигантскому поваленному бревну и завалил его для верности камнями. Затем повесил сеть между кистью и локтем левой руки и пошел в реку, снимая с руки по витку сети. Речка была средней бурности, средней глубины, но видно было, что стоять в потоке нелегко. Витька оставил без внимания тот момент, когда бурная вода залила его широкие до колен резиновые сапоги. И пошел дальше. Одновременно он выбирал себе маршрут. Мы намеревались закрепить второй конец сети за другой берег, если длины хватит. И уйти, оставив здесь сеть на ночь. А утром вернуться за уловом. Мы были глубоко в горах. От последней тупиковой деревни Банное, где проживало душ двести, алтайцев и русских, было километров двадцать. Речка была крупным притоком Коксы, сливала свои воды в нее, а Кокса мчалась по долинам еще на добрые 80 или 100 километров, чтобы у райцентра Усть-Кокса живописно слиться с речкой Катунь. Река Катунь, в свою очередь, мчится через республику Алтай и Алтайский край, чтобы у городка Бийска принять в себя речку Бию, а уж дальше Катунь мчится до самой столицы Алтайского края города Барнаула, чтобы там грандиозно влиться в монструозную по размерам реку Обь. Обь через студеную Сибирь несет свои воды в Северный Ледовитый.

Виктор Золотарев был рожден в Бийске, а жил в Барнауле. Мы везли его с собой в августе в Алтай как проводника. Мне пришлось его уговаривать и отрывать от подружки. Они даже явились ко мне в гостиницу «Алтай», он привел ее, чтобы я убедил ее отпустить его. Знала бы она, чем кончится его дружба с нами, она должна была бы посадить его на цепь. Ему было 42 года в 2000 году, и он не дожил до 43 лет. Виноват в этом я.

Он закрепил сеть за валун на отмели, ближе к дальнему берегу. Мы купили сеть для узких речек, пятидесятиметровую, на весь поток ее не хватило. Он перебрел ко мне, я стоял у бревна, там, где был закреплен первый конец сети. На стволе лежала его видавшая виды кожанка. В стволе торчал мой топор. Он снял сапоги и вылил воду. Снял полотняные брюки — выжал их. Снял трусы — выжал. Снял синюю безрукавку и выжал. У Витьки было отличное сухое тело Дерсу Узала. Отличные тесные мускулы живота. Сухие нетолстые ноги проводника. Борода, крутые морщины, загорелый череп. Ни грамма жира. Одни мышцы.

Пока он это все проделал, я оглядел пейзаж. Я давно понял, что это пейзаж из романов Фенимора Купера — нетронутая Америка, где редкие краснокожие сидят у речек в своих вигвамах. А вокруг девственные леса. На самом деле так и есть. На территории Республики Алтай нет ни одного сколько-нибудь значительного промышленного предприятия. Плотность населения здесь неуместно слабая: нули с копейками. Причем если в райцентре Усть-Кокса наберется пять или семь тысяч обитателей, то в какой-нибудь деревне Красноярке, жирно обозначенной на картах, едва ли можно наскрести полсотни стариков. Волков, медведей и особенно маралов наверняка живет в Республике Алтай большее количество, чем человеков.