Книга воды - Эдуард Лимонов

Там, в песках на границе с Пянджем, внизу, у нас была с Рамазановым одна проблема. Дело в том, что на пути туда, в Колхозабаде на рынке, напились два наших человека: мой Влад Волгин и начальник разведки Курган-тюбинского мотострелкового полка, капитан. Два наших бэтээра стояли и ждали их напротив рынка, вдоль арыка. Я послал своих ребят, Рамазанов — пару своих солдат. Наконец показались эти уроды! Капитан с мордой вырожденца качался, но самоуверенно попытался перепрыгнуть арык и ебнулся в воду. Таджики от рынка все видели. Мне было стыдно за Россию, российскую армию и наши два бэтээра.

— Вы старший по званию, арестуйте этого козла! Алескандер Энверович! — взмолился я. Оказалось, он не может, капитан не был его подчиненным. Своего пьяницу с мордой молочного поросенка я приказал загнать на дно бэтээра и не выпускать. Ребята так и сделали. Однако по прибытии на заставу Волгин выбрался из брюха бэтээра, попросился отлить и пропал. Капитан, проехавший на броне, его чуть продуло, неловко спрыгнул и заковылял к офицерской палатке. Я обратился к полковнику Ушакову, как к старшему по званию и хозяину на заставе, с просьбой арестовать наших пьяных. Увы, Ушаков сказал, что не может. Капитана жалко, о его слабости к спиртному знает вся дивизия, но ему осталось дослужить полгода, его терпят, куда его девать. Выгнать его сейчас — уйдет без пенсии. Волгина же мы должны будем увести с собой. На заставе не должны находиться нештатные лишние люди. По правде говоря, добавил Ушаков, он лично посадил бы алкашей под арест, он разделяет мое негодование. Начальник разведки, подумать только, тем более таджики видели, как он в арык! Но это не оказалось концом истории. Когда мы пошли обедать, выяснилось что алкаш-капитан уже там, восседает за столом и рядом с ним бутылка водки! Я подошел и, злобно заорав на него, что он позорит честь русского офицера, отобрал у него водку. Пришлось офицерам убирать водку и с других столов. Они хотели отметить наше прибытие, но вот не удалось. Когда мы собрались покинуть заставу, мы не смогли найти нашего алкаша. Я радостно высказал предположение, что алкаш уполз в Афган, и выразил пожелание, чтобы талибы его за пьянство повесили, козла. Волгин был член НБП, из Волгограда, он пристал к нам где-то не то в Челябинске, не то в Магнитогорске. По происхождению мент-оперативник, он был — когда трезв — начитанный сумасшедший, когда пьян — тихий маньяк. Но мы-то не знали, что он паршивая овца, когда брали его, мы его знали по письмам в штаб, но мы его первый раз видели. Позже мы забрали его с заставы — на обратном пути, он нашелся — спал пьяный под танком. Впоследствии, добравшись до Курган-Тюбе, я сдал его на гауптвахту. А уже из Душанбе мы отправили его поездом Душанбе—Москва одного. Очевидно, в пути он попал в переделку, потому что через сезон его нашли на московской улице менты и сдали в псих-дом. С тех пор следы его оборвались.

Страна, по которой, как вена рабочего, толчками струит свои воды Пяндж, — горячая и богатая страна. Воинственная и экзотическая сверх всякой меры. Прекрасны ее горы, розовые здания Душанбе. Кровав и героичен ее народ. И говорит на древнем языке фарси, персидском. Собирают в том котельном климате несколько урожаев пшеницы в год, пекут из нее восточные хлебы. Баран в 1997 году стоил жалкие 50 рублей. Растут там гранаты, лимоны, любые — простые и сложные, легкие и трудоемкие — фрукты. Запах бараньего жира и мяса, пекущегося хлеба, солдатского пота, машинного масла и оружия и острый запах цветов наполняет Таджикистан. Воинственные дети и взрослые кидают камни в проходящие поезда, потому окна их затянуты решетками. В ногах у пассажиров везет наркомафия свои мешки с головками опия. Шоссейные дороги перекрывают бандиты с живописными именами вроде Рахмон Гитлер и взимают дань. О, мой Таджикистан! По ночам пулеметные и автоматные очереди никого не срывают с кровати, лишь самые нервные переворачиваются с боку на бок. Землетрясение более пяти баллов на второй день моей жизни в войсковой части в Душанбе сорвало со стены картину, но не прервало ни жизни базара, ни торговли в магазинах, ни деятельности валютчиков.

По дороге от Пянджа (я поведал лишь один эпизод этого многодневного и увлекательного путешествия) нам пришлось нарушить все воинские предписания, какие возможны. Мы двинулись в путь без бэтээра прикрытия, только на одном бэтээре. Выехали мы по множеству причин слишком поздно, чтобы успеть добраться до Курган-Тюбе засветло, то есть с самого начала были обречены нарушить еще одно предписание: не передвигаться ночью, да еще по горам. Помимо этого, на броне у нас сидела толпа офицеров и солдат, всем им нужно было по разным причинам попасть в полк в Курган-Тюбе. В довершение всех бед, в самом неподходящем месте, где мы были видны как на ладони и нам негде было укрыться, у нас прокололось колесо. Ребята попрыгали вниз. Стали срочно снимать огромное, в рост человека колесище. До того, чтобы занять огневые позиции вокруг бэтээра, дело не дошло, но я видел, как тревожно смотрит подполковник Рамазанов то на садящееся стремительно солнце, то на часы, то на экипаж бэтээра, на скорости вертящий болты. Проехал на ослике таджик в халате. Улыбнулся и поздоровался. Заменив колесо, мы рванули. Помимо паршивой овцы в трюме со мною были Миша Хорс, Кирилл Охапкин, Макс Сурков, Алексей Разуков и Александр Бурыгин. Остальные оставались в Душанбе.

Спустилась темнота, и горы запахли сильнее. Мы шли на большой скорости, чтобы представлять из себя возможно меньшую мишень. Тогда у меня сорвало с головы камуфлированную китайскую кепку — подарок Рамазанова — и поцарапало стекла очков. На самом деле достаточно было засады из нескольких человек, чтобы доставить нашему бэтээру серьезные неприятности, а то и полностью уничтожить нас. На броне у нас скопилось человек двадцать. Мягких, без бронежилетов. Дорога шла так, что высокие скалы были сразу с двух сторон. Уже на подъезде к Курган-Тюбе нас вдруг на большой скорости обогнал белый «ЗИЛ», единственный автомобиль за все время. Мы все напряглись. Щелкнули (клацнули) затворы. «ЗИЛ» промчался.

Целый вечер я оттирал стекла моих очков от разбившихся о них насекомых. Жирных крылатых Таджикистана. Судьба ребят, мчавшихся со мной тогда на броне: Волгин тронулся умом, Макс Сурков меньше чем через год, в апреле 1998 года, предал меня лично, приняв сторону Дугина, созвал по его просьбе фракционистское собрание и ушел с Дугиным, Разуков ушел от нас уже к осени, Мишка Хорс — пламенный, как мне казалось, рыцарь НБ-революции — неудачно женился на любимой женщине и приходит в партию крайне редко. Кирилл Охапкин участвовал в Севастопольской операции и отсидел шесть месяцев в украинских тюрьмах, был одним из «пятнадцати севастопольских узников», выдан вместе с другими России и вышел из ворот 3-й пересыльной тюрьмы 29 января 2000 года. Саша Бурыгин, тот, что подымал черепаху у Пянджа, розоволицый блондинистый русский мужичок, погиб только что, 31 марта 2001 года. Погиб Бурыгин от побоев, точнее, смерть ему принес удар тяжелым предметом по голове. Умер он в автомобиле «скорой помощи» на следующее утро. Случилось это в его родном городе Электростали Московской области. Есть по меньшей мере три обстоятельства, делающие смерть Бурыгина убийством. Первое: именно в городе Электросталь, по адресу воинской организации «Щит», находится юридический адрес МОО Национал-большевистской партии, а председателем союза «Щит» является не кто иной, как майор А.Бурыгин. Второе: майор погиб точнехонько как поджидал, именно когда я выехал из Москвы на Алтай. Я выехал 28 марта, 30 марта был в Новосибирске, где меня и моих товарищей встречала и сняла с поезда сборная команда ФСБ и милиции. Мы подверглись обыску, были сфотографированы и отпущены. 31-го утром мы выехали в Барнаул. И прибыли в Барнаул 31 числа. Там мы застряли по причине неисправности «уазика» на пять дней. В ночь с 31 марта в Электростали и получил побои, приведшие к его гибели, майор Бурыгин. Третье. В апреле — мае 2000 года Саша Бурыгин ездил со мною в Барнаул, а оттуда в Горный Алтай, в Усть-Коксинский район.

У меня есть все основания полагать, что его убийство связано с нашим пребыванием на Горном Алтае. Произошло оно за семь дней до моего ареста. Из тюрьмы я обратился к Генеральному прокурору с просьбой расследовать гибель Саши Бурыгина.

Мне он вспоминается как пацан, держит в руках черепаху, улыбается. Сзади, внизу Пяндж. Ко мне он всегда обращался: «Разрешите доложить?» Или: «Докладываю». Возвращались мы трудно. В поезде Душанбе—Москва, на территории Узбекистана, жуткие узбекские менты тонтон-макуты отобрали у моих ребят камуфляж (пацаны взяли с собой на память о Таджике и 201-й дивизии). Я велел отдать, в противном случае нас могли высадить и бросить в какой-нибудь зиндан, откуда не выберешься, а то и наши трупы в арык. Такие случаи бывали, и даже с солдатами 201-й дивизии, после чего российский контингент только летает над Азией. Бурыгин свои камуфляжные родные, майорские (в них он приехал), не отдал. Уперся, когда заставляли снять. У него под штанами были кальсоны. Так и не снял. Упрямый был. В последнюю ночь в его жизни он тоже уперся и чего-то им не дал. Показаний на меня?