Смола - Ане Риэль

– Ты любишь блинчики?

Я не знала, что ответить. Я и понятия не имела, что такое блинчики. Поэтому я повторила за ней.

Кивнула.

Потом выяснилось, что блинчики я очень даже люблю. Первый блин она посыпала сахаром, свернула его в трубочку и дала мне, а сама стала печь дальше. Я откусила, совсем позабыв о том, что он свернут и там внутри сахар, а он возьми, да и высыпись прямо на пол. Она что-то сказала, но мне было все равно, потому что ничего вкуснее я в жизни не ела.

Она вытерла пол, погладила меня по голове и дала еще один блин с сахаром. После четырех штук мне пришлось сесть на пол, прямо посреди сахара – она сказала, что ничего страшного в этом нет, и мы обе засмеялись.

Потом зашла мама.

Странно, что они ничего не сказали. Просто посмотрели друг на друга. Потом мама повернулась и ушла. Наверное, обратно в сарай. Я не понимала, надо ли мне было пойти с ней или можно остаться сидеть в сахаре. Но бабушка заговорила, и я осталась на кухне.

– У тебя есть друзья, с которыми можно поиграть, Лив?

Я кивнула. У меня же был Карл и все наши животные.

Она смотрела в ожидании ответа, но я молчала – ведь я уже кивнула в ответ.

– Ты гуляешь с другими детьми? – спросила она и протянула еще один блинчик. – Поаккуратнее с сахаром, дорогая.

Я снова кивнула и протянула руку к сладкой трубочке.

– Да, с Карлом.

Блин застыл в воздухе. Теперь настала ее очередь посыпать его сахаром, и прошло несколько секунд, прежде чем я получила заветное лакомство.

В кухню вошел Карл. Он посмотрел на бабушку. Я думаю, тогда он начал ее бояться. Она так странно на него смотрела. К тому же ее волосы были совсем белые.

Еще какое-то время бабушка пекла нам блинчики по утрам. Сначала она готовила из того, что доставала из упаковок, привезенных с собой. А когда в них все закончилось, я стала приносить яйца от наших куриц, молоко из-под коровы и муку из мешков, стоявших на самом входе; и блинчики стали еще вкуснее, а все потому, что я помогала.

Папа не так много ел и почти ничего не говорил. Мама ела много и молчала. Я ела столько, сколько могла уместить за один раз.

Иногда мы с бабушкой проводили время вместе, потому что мама с папой были заняты и, как мне казалось, избегали ее. Папе нужно было рубить деревья к Рождеству, отвозить их на главный остров и заниматься разными другими делами, а еще – сделать подарок. Поэтому в последние дни перед праздником нам запрещалось заходить в мастерскую. Мама у себя в спальне тоже готовила какой-то сюрприз.

Я не знала, что они приготовят в этот раз. Год назад они устроили кукольный театр и подарили перчатки из кролика.

В гостиной папа заранее начал поднимать вещи к потолку, чтобы освободить в комнате место. Я любила сидеть в зеленом кресле и смотреть вокруг. Так комната стала сказочной пещерой, и чем выше вдоль окон поднимались вещи, тем темнее она становилась.

Особенно мне нравилось смотреть на скрипку, подвешенную на веревке над печью. Когда в печи горел огонь, скрипка крутилась, словно флюгер. Кстати, о птицах. Из-за угла на меня глазело чучело совы – его мы взяли у аптекаря. Оно сидело на диване, поставленное вертикально рядом с манекеном и стопкой журналов. Мне нравилась эта сова. Когда я выходила в ночные походы, то старалась быть тихой, как она. Честно сказать, я не сразу поняла, что это была не живая сова. Она вела себя так же, как и те совы, которых я видела в лесу.

Иногда я думала, что скоро мы, должно быть, соберем все вещи на острове, но находилось все больше того, что можно принести домой. Например, вместо платы за дерево папе отдали пианино, как раз за день до того, как приехала бабушка. Папа сказал, что у инструмента нет нескольких клавиш и педали, а так он в полном порядке. Передвинув несколько чемоданов, папа нашел ему место в нашей гостиной, да к тому же на полу. Позднее он поставил на клавиши три больших радиоприемника и гипсовую голову пианиста. Над этим я еще долго размышляла: какой же он пианист, если у него нет рук и ног?

К сожалению, в одном я была уверена наверняка – бабушке не нравилось, что в доме так много вещей. Заходя в гостиную, она кашляла – почти так же громко, как храпела, и часто что-то бормотала о том, как это ужасно и как такое могло произойти всего за несколько лет. Я не понимала, о чем это она.

Она была очень неуклюжая, потому что постоянно обо все спотыкалась. Как-то раз она громко закричала, потому что ударилась большим пальцем о граммофон, стоявший на входе в кухню. Ей казалось, что ему не место в доме, но сколько я себя помню, он всегда там стоял. Но это не сравнится с тем воем, когда она задела в ванной полку и на голову ей упала целая банка консервированного тунца. Папа тут же прибежал из мастерской, чтобы посмотреть, что случилось. Помню, что он стоял в дверях и молча смотрел на нее. Она тоже на него посмотрела, склонившись над раковиной, и покачала головой. Тогда папа понял, что с ее головой все в порядке, и ушел.

Где-то должна была стоять картонная коробка с елочными украшениями, но после нескольких дней поисков бабушка перестала ее искать. Поэтому мы сами сделали украшения из того, что нашли. Сердечки сплели из коричневой бумаги. Какие же они получились чудесные! Не понимаю, почему ей хотелось сделать из других цветов. Ведь коричневый – такой красивый цвет! К тому же настоящее человеческое сердце – коричневое.

Она сказала, что привезла подарки с материка, и я все гадала, что же достанется мне – маленькое радио или настольная игра? Их я нашла у нее в сумке. Особенно меня заинтересовали большие круглые батарейки для радио с полосатым зверем, дрожащим на языке и горелым на вкус. Все эти вещи были тщательно упакованы в какую-то слишком чистую бумагу, поэтому, все тщательно рассмотрев, я снова завернула их почти таким же образом (правда, со скотчем я управлялась плохо).

Когда папа поставил в гостиной елку, я поняла, что это лучшее дерево из всех, что я видела. Карл