Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

Высоко оценив моё трудолюбие и изворотливость, руководство партии почти сразу доверило мне зимнюю детальную магнитную съёмку, от которой все остальные операторы всячески отбрыкивались. Разместившись с рабочим — парнишкой 16-ти лет — в бревенчатом зимнике-землянке, построенном топографами, мы потеряли счёт времени, тупо и нещадно тратя его на заготовку дров, прерывистый сон, готовку невкусной жратвы, обработку записей при свече, настройку прибора и, естественно, полевые измерения. Я начисто забыл про все старые необнаруженные браки, стараясь не наделать новых. Приходилось в промокших кирзачах и свалявшихся портянках то месить снежную кашу с опавшими листьями на сопках, то ползти в распадках, проваливаясь в снег по пояс и обливаясь потом, с опасностью отморозить принадлежность, необходимую для наращивания генеалогического древа. На тело надевали только трусы, майку и энцефалитный костюм. Шапку — никогда, хотя были морозы и до -15 градусов. Зато руки — обязательно в шерстяных перчатках с обрезанными пальцами. Они почему-то постоянно мёрзли.

Больше всего времени отнимали дрова. Для их заготовки мы валили запрещённые для вырубки высоченные кедры, потому что их легче было пилить и колоть, они давали больше жару, а наша железная печка, задыхаясь едким дымом, других не принимала. Для восстановления сил использовали сухие картошку, лук, морковку, консервированные борщи и рассольники, сухари, свиную тушёнку и чай, чай, чай со сгущёнкой и лимонниковой лианой, постоянно маясь страшнейшей изжогой. Иногда удавалось разнообразиться деликатесами: кедровыми орешками, калиной, шиповником и диким виноградом. Ели один раз по возвращении, зато от пуза, как собаки, и нас, плохих едоков, скупой режим устраивал, оставляя больше времени на сон, которого всегда не хватало.

Спали на одних нарах, тесно прижавшись друг к другу и вполглаза, вылезая из наглухо застёгнутых ватных спальных мешков через каждые час-полтора, чтобы подбросить дров в ненасытный печной зёв, иначе пришлось бы истратить больше на разжигание. Даже я, природный засоня, почти ни разу не проспал своей очереди. А не топить, так и носа утром из ватной берлоги не высунешь. В общем, конечно, не высыпались, но, как ни странно, ссор не возникало. Наверное, потому что мозгам некогда было закисать.

Несмотря на суровые условия, абсолютно непривычные для обоих, постоянно сырую обувь, от которой в зимовье всё время держались портяночно-кирзовые пар и запах, минимум одежды во время работы, за два месяца мы не только не заболели, — в обычных условиях мне достаточно одного чиха соседа, чтобы подхватить грипп — но и окрепли и загорели, будто побывали на альпийском курорте. Я досконально изучил магнитометр и приобрёл автоматизм и скорость в измерениях, что и доказал на скале, будь она проклята, а главное, сделал, к удивлению техрука и начальника, пославших нас в безнадёжную зимнюю ссылку только для того, чтобы не мозолил глаза, два плана и дал хорошо заработать парню. Ну, не молодец ли? Ажиотажа, однако, в родном коллективе не случилось, и до начала сезона я неприкаянно слонялся на базе, лениво занимаясь ремонтом и настройкой приборов и оборудования. Хотел на основании своего богатейшего осенне-зимнего опыта оформить рацпредложение по производству всей геофизики, особенно электроразведки и магниторазведки, за качество которых ручаюсь, в зимнее время, освободив место на камеральную обработку с коллективным выездом на море, но из-за консерватизма техрука не удалось. Шпацерман был не против, а Коган — ни в какую. Придётся подождать, пока понадобятся следующие 1000ф.т.

Шпацерман у нас вообще самая колоритная фигура. Здоровенный — сажень в плечах — кряжистый мужик-красавец во цвете 45-ти лет с кучерявой чёрной гривой и карими глазами, завешанными густыми смолистыми бровями. О его образовании ходят легенды. Женщины в пол-шёпота рассказывают, что он с блеском защитил диссертацию, но по мести влюблённой и облапошенной им жены начальника дипломов не получил кандидатского звания и вынужден был смыться на Дальний Восток, а парни из зависти опускали значительно ниже, говоря, что закончил он Харьковский угольный техникум, но документы там погибли во время оккупации, а свои здесь угробил во время таёжного пожара. Сохранились только справка об обучении в техникуме и партийный билет. Оно и естественно, ведь самые ценные документы, как у солдат на фронте, хранятся на сердце. Так или иначе, но Давид Айзикович очень давно, раньше, чем я, начал задумываться, кем быть, протиснулся в геологическую номенклатуру и заимел такой стаж и авторитет, что никому и в голову не приходит спрашивать, что он недозакончил. Помог, конечно, и солидный партстаж, чему я страшно завидовал, оглядываясь на свои гулькины пять лет комсомола.

Чувствуя своё превосходство над молодёжью, он великодушно не мешал ей вкалывать на производстве, взвалив на себя неблагодарный, тяжёлый и ответственный труд строителя и снабженца. В экспедиции о нём уважительно говорили: «Шпац всё достанет, у всех выпросит, кого хочешь надует», завидуя деловой хватке и предприимчивости. На его примере я понял, каким должен быть настоящий руководитель успешной полевой партии.

Особенно большим и непререкаемым авторитетом наш эталонный начальник пользовался у бичей. Когда они, обнаглев, буром пёрли, настырно требуя аванса или хотя бы на бутылку, он коротким хуком отправлял в нокаут самого требовательного, и все расходились довольные, потому что с ними разговаривали на понятном языке, а не на каких-то кисельно-уклончивых отговорках.

Надо сказать, что все наши рабочие были из числа специального социального контингента — такое определение дал геологическому пролетариату парторг экспедиции на совещании передовиков производства, куда я попал, потому что послать больше оказалось некого. Звучит красиво и внушительно: специальный… социальный… контингент! В переводе на понятный бытовой язык — алкаши. Они, как перелётные птицы, собирались к нам каждую весну со всего района, иногда Шпацерман привозил даже из Приморска, собирались, чтобы не подохнуть от водки и голода. За спиной каждого интереснейшая, полная приключений жизнь. Самую многочисленную группу составляют завербованные на западе ударники восточных строек коммунизма, которых надо заставлять работать, затем — рыбаки, которых одолевает качка на берегу, немало было недавно и досрочно освобождённых ЗЭКов, которым, кроме справки об освобождении, не дали ни одежды, ни каких-нибудь денег на обустройство и дорогу в прежнюю жизнь, к тому же по справке без паспорта ни на какую работу не берут.

Шпацерман умело разбирался в этих человеческих отбросах, нюхом выбирая относительно работоспособных. Но и на старуху бывает проруха. В прошлый сезон на самый лёгкий по рельефу детальный участок, расположенный недалеко от посёлка, набрали из-за отсутствия мужиков, бригаду электропрофилирования из пяти женщин, бывших уголовниц. Оператор Дьяченко, сам, по-джентльменски, пока они дулись в карты, беспрерывно куря и в открытую обсуждая его мужские достоинства, установил палатку и сделал нары из досок, куда картёжницы, устав, сразу и завалились до вечера. Как только стемнело, все они, наверное, испугавшись лесной темноты, исчезли и вернулись утром, украшенные синяками и фингалами, отпугивая ядрёным сивушным перегаром скопившихся было на дармовщинку комаров. Отоспавшись и подкрепившись консервами, после обеда соизволили выйти на профиль, но работа не заладилась, так как у двоих вдруг возникло известное женское недомогание, и пришлось вернуться, не сделав и четверти нормы. После возвращения в лагерь, ругая бригадира и по матушке, и по батюшке, и в бога, и в чёрта и всех святых за нещадную эксплуатацию слабого женского пола, навели боевую раскраску и снова исчезли. За три дня успели сделать полнормы, зато исчезли все консервы, и работы пришлось вынужденно приостановить на пике трудового порыва, а измождённые труженицы крыли бригадира почём зря за измор голодом. На следующее утро он сам в рюкзаке принёс, экономя на их заработке, в основном овощные и крупяные консервы и несказанно удивился и обрадовался праздничной встрече ударниц, одетых в весенние платья, слегка оборванные и достаточно помятые, и в домашние тапочки. Спецовки и сапоги испарились. Взбешённый хохол стал криком выговаривать им за это разгильдяйство и ночные похождения, на что оскорблённые работницы, вкалывающие и днём, и ночью, ответили по-женски — метанием стеклянных овощных банок в голову грубияна, оставив из жалости к нему железные с тушёнкой. Кое-как увернувшись от овощной атаки, Дьяченко, к стыду моему, не по-мужски воспринял огорчение подруг по бригаде и побежал жаловаться и просить замены. Но огорчение безвинно обиженных женщин было столь велико, что приехавший следующим утром для разбирательства Шпацерман застал лагерь опустевшим: исчезли палатка, посуда, консервы, спальные мешки, а заодно и сама великолепная пятёрка, оставившая на память справки об освобождении. Где-то они теперь мыкаются, слабые и бесправные.