Кто ищет, тот всегда найдёт - Макар Троичанин

Часы показывали одиннадцать с гаком, когда удалось в очередной раз упасть на кровать. Ничего себе! Скоро обед, а я ещё не выспался. Так и аппетита не будет. Совсем отощаю. Всё, лавочка закрыта, приёма больше не будет. Я закрыл глаза.

И лучше бы не делал этого, не обманывал понапрасну измученные нервы.

— Вася!

Кто-то почти сразу позвал тихо и вкрадчиво, панибратски теребя за плечо.

— Василий!

Я открыл глаза, полные ненависти, которой у меня дефицит и тратить попусту, а не на народных врагов, не хочется, и увидел склонённое смуглое лицо Трапера с выпуклыми тёмно-коричневыми глазами и тёмно-синими пятнами корней волос сбритых усов и бороды.

— Привет, — тихо поздоровался Борис Григорьевич, чтобы не тревожить соседей. Он не врач, не знает здешних правил, да и соседи недовольны, что приходится напрягать слух, чтобы узнать, о чём мы говорим.

— Как ты? — дежурный вопрос.

— Как на курорте. Врачи не отходят, — я сел.

Петька, всеслышащий, хмыкнул.

— Вечером соберётся консилиум. Думаю, денька через 3–4 выпишут. И выспаться не успею, — я тяжело вздохнул, убеждённый только в последнем.

Он улыбнулся, поняв мой жалобный трёп, поднял с пола тяжёлую сетку с разнообразными консервами, среди которых я намётанным глазом узрел бело-голубую сгущёнку, и обрадовал:

— Анфиса тебе подарочек прислала.

Анфиса — наша завхозиха. Задвинув сетку, Борис Григорьевич ловким движением достал, словно выудил, из внутреннего кармана накладную и попросил, смущаясь:

— Распишись в получении.

А я-то думал, огорчённые товарищи сбросились на поправку любимого члена коллектива. Выходит, подарочек-то от себя! Спасибо тебе, Вася!

— И ещё, — продолжал заботливый старший сослуживец, сострадательно вглядываясь в меня воловьими влажными глазами, словно гипнотизируя, — Шпацерман просит написать рапорт о случившемся для оформления, — он улыбнулся, смягчая официальное требование, — как ты дошёл до жизни такой. Вот бумага и ручка, — Трапер выудил из того же кармана приготовленные заранее писчебумажные причиндалы, подал мне. Начальству надо подчиняться, иначе сам не станешь начальником. Я взял и неловко подсел к столу. Он косым взглядом посмотрел на моё колено и решил смягчить боль приятным сообщением: — Знаешь, в четвёртом квартале нам, кажется, светит приличная премия.

— Здорово! — обрадовался я за всех и за себя.

— Но из-за твоего несчастного случая на производстве скорее всего её срежут под корень.

Он отвёл глаза в сторону и умолк, чтобы я глубже осознал свою вину перед коллективом. И мне захотелось заколоться шприцем, или вытянуть всю кровь из себя, или… но что это изменит? Что же делать? Моей глупости хватило только на то, чтобы бессмысленно шмякнуться на скалу, а истинно умные люди выход знали, простой и действенный.

— Не можешь ли ты написать, что упал и разбил колено, когда ходил, скажем… за грибами в нерабочее время? — подсказал, не настаивая, Борис Григорьевич.

— 50 %, - предупредил Петька.

Трапер зло посмотрел на непрошеного юриста, я тоже, не сразу сообразив, о чём он.

— Шпацерман железно обещал, что ты получишь премию сполна и с лихвой возместишь временные 50 %-ные потери по больничному листу. И все получат. Несчастный случай, связанный с производством, почти бытовуха, не станет препятствием. Подумай сам: разве есть чья-нибудь вина в том, что с тобой случилось? Согласен?

Он убил меня наповал — возразить просто было нечего. Мне отводилась почётная и оплаченная роль спасителя коллектива. Кто откажется? Я представил, как делегация благодарных товарищей придёт в больницу с тортом — сто лет не ел! — и кто-нибудь зачитает приказ о переводе меня в старшие инженеры-геофизики. Дураком надо быть, чтобы отказаться! Я не из таких. Быстренько сосредоточился и написал, пока Трапер не передумал, что вечером, когда все в лагере уснули, я без уведомления пошёл за … грибами — терпеть не могу грибов! — и, как только вышел за пределы нашего участка, навернулся коленом об камень по собственной инициативе. Прошу в этом никого не винить и… хотел добавить, чтобы всем выдали премию, но решил, что в серьёзном документе о меркантильном упоминать неудобно, зачеркнул «и» и поставил точку.

— Вот, — торжествуя, подал свахе в герои, с опаской оглядывающей моих гипсовых компаньонов. Он, наверное, чувствовал себя скованно среди нас, помеченных чёртом, прочитал, улыбнулся и легко согласился:

— Пойдёт, — наверняка повысив и без того высокое мнение обо мне. — Что тебе принести?

О-о, я много чего хотел бы: пирожков, жареной картошки, варенья, помидорчиков…

— Что-нибудь по геологии района почитать…

— Хорошо, — пообещал гость и, попрощавшись со всеми: — До свиданья, — мне поднял руку и, наверное, с чувством выполненного долга удалился подбирать для меня литературу.

— Бугор? — спросил юрист, проводив его глазами и нацеленной гипсовой рукой.

Я замешкался, не зная, как толком ответить, поскольку Борис Григорьевич, молодой здоровый мужик почему-то занимал в партии женскую должность инженера камеральной группы, то есть, практически отирал задом стул, не напрягаясь. Я не имею чести состоять в этом элитном подразделении, но, присутствуя на базе, обязан помогать им, тунеядцам, хотя и без того свой материал обрабатываю сам, и потому Трапер, старший по должности, мне никто. Нам так удобнее обоим, а техруку и начальнику, наверное, тем более.

— Старший инженер, — отвечаю любопытному попонятней.

— На троих не сообразишь, — сделал вывод ушлый Петька.

— Это почему? — обиделся я за своё родное руководство.

— Надует, — убеждённо ответил практичный знаток людей.

Я как-то на эту тему глубоко не задумывался, потому, наверное, что на троих с ним, к сожалению, сбрасываться не приходилось. Но сегодняшний визит, скорее официальный, вынужденный, почему-то расстроил. Хотя, если хорошенько вдуматься по его предложению, то никто ничего не потерял, и даже все приобрели.

— Обед скоро? — спросил у Петьки, чтобы рассчитать время для сна.

— Может, через час, а может, раньше или позже, когда сами наедятся, — ответил старожил, похоже, давно потерявший интерес и ко сну, и к обеду.

А я закрыл глаза. Вспомнил, как меня поразил командный состав нашей геофизической партии: начальник — Шпацерман Давид Айзикович, технический руководитель — Коган Леонид Захарьевич, старший инженер-геофизик — Трапер Борис Григорьевич, старший инженер-геолог — Рябовский Адольф Михайлович, инженер-геофизик — Розенбаум Альберт Яковлевич, инженер-интерпретатор — Зальцманович Сарра Соломоновна, да плюс жёны в камералке, как будто специально собрались. Я даже не на шутку испугался, что по всегдашней своей безалаберности заехал не туда, не в Кабаний, а в Биробиджан. Успокоило то, что в последнем, по слухам, евреев не больше 2 %, а здесь налицо все 100.

Я даже расстроился, что сам не из них, и лихорадочно стал вспоминать генеалогию рода, но на нашем дереве, кроме сермяжных Иванов, Василиев, Митрофанов, Параний да Лукерий, ничего культурного не росло. Фамилии и то прадеды не могли выбрать поприличнее. Может, поменять, думал, на более благозвучную, чтобы была сродни фамилиям руководителей? Чем плоха, например, Лопухович? Нет, как-то не солидно, вроде как кто обругал. Тогда — Лопухман. Тоже нельзя: завидущие будут переводить как человек-лопух. Вот беда! Ну, деды, из вашего дерьма конфетки в обёртке не сделаешь! Не Лопухером же назваться? Так и не подобрав, остался при своей. Тем более, что они оказались очень хорошими, сочувствующими людьми. Поскольку я имел диплом инженера-геофизика, то меня сразу сделали старшим техником и отправили оператором в поле.

Там я до зимы осваивал электропрофилирование и метод естественного поля по мерзлоте и снегу, испуганно пытаясь доказать техруку, что качества не будет, что измерений попросту нет, но на все мои неубедительные, неквалифицированные мямли опытный специалист отвечал, что для выполнения плана нужна 1000 физических точек измерения, а потому — работай. Сжалившись, он дал мне наставника — Розенбаума. Тот, убедившись в первый день во всём, что я говорил, и в том, что научился измерять там, где измерения теоретически невозможны, смотался на второй день, оставив одного в тоске и сомнениях с замерзающими бичами, требующими ежедневно на бутылёк, насквозь промокшими проводами в заледеневшей матерчатой оболочке и допотопным прибором, который никак не хотел понять, что нужна 1000ф.т… Сжавшись от страха и отчаяния, износившись душой на десяток лет, я сделал им эту тысячу, не веря и в половину, и сразу сделался для всех своим, равноценно влившись в славный трудовой коллектив. Зимой к нам нагрянула долгожданная приёмная комиссия из соседней партии, заставив поволноваться меня до дрожи в коленках. Из-за этого ослабевшая коленка и не выдержала удара о скалу. Не просыхая, ревизоры вместе с нашим техруком не нашли, как ни старались в редкое просветлённое от водки время, крамолы в моих, очень нужных производству, 1000ф.т., уверив меня в том, что никакого брака и в помине не было. Во мне родился профессионал.