Охота на волков - Сергей Соболев

«Пристрелим на фиг и тебя, и твоего пацана!»

«А будешь по-умному себя вести, не так, как сегодня, то не только жрачку, но и стакашек поднесем, может, даже «косячок» забьем, но это уже надо заслужить…»

Но самый опасный из компании вэвэшников – замкомвзвода в звании старшего сержанта, сухощавый, резкий в движениях, с бледным, как у вурдалака, лицом и запрятанными в глубоких впадинах черепа злыми буравчиками глаз.

При одном воспоминании об этом субъекте мороз по коже…

И при чем здесь, спрашивается, чеченцы?

По большому счету, люди чеченской национальности ей ничего плохого в жизни не сделали.

Хотя она прекрасно понимает: события как в самой Ичкерии, так и то, что творилось в последние годы и месяцы вокруг мятежной республики, – все это, вместе взятое, сыграло определяющую роль в ее личной судьбе.

Что происходило несколькими часами ранее внутри вагончика, в памяти абсолютно не сохранилось. Не то чтобы остались какие-то смутные воспоминания, пусть даже неприятного свойства, нет, она вообще ничего не помнит. Образовался странный провал в памяти. Амнезия. Как будто острейшим скальпелем кто-то вырезал из нее как саму картинку, так и ее чувства и переживания – от сих и до сих.

Не суть важно. Она и не такое в своей прошлой жизни переживала. По-настоящему сейчас ее беспокоит лишь одно: где ее мальчик? что с ним? не причинили ли какого вреда Ивану отморозки, зачем-то обрядившиеся в военную форму?

Но господь не допустит, чтобы с мальчишкой, который от страха перед людьми или от того, что ему довелось пережить в грозненской преисподней, потерял дар речи, случилось какое-нибудь несчастье…

В первый момент Дольниковой почудилось, что она все еще находится в больничной палате. Что лежит она на операционном столе, на холодной мраморной крышке, под общим наркозом. Глаза плотно закрыты, но по мере прояснения сознания сквозь свинцовые веки явственно, зыбким радужным облачком, стал откуда-то снаружи просачиваться свет.

Анестезия, если совсем просто, – это обезболивание. Но боль заглушается лишь на какое-то время, она обязательно вернется, хотя будет уже не столь яростной и невыносимой, как прежде.

Вот как сейчас, когда она с трудом разлепила свои свинцовые веки.

Мышцы от длительного пребывания в одной позе словно одеревенели. Коротко простонав, молодая женщина приподнялась на локте и одновременно с этим повернула голову к стене, чтобы глаза не слепил направленный луч мощного фонаря.

Так… Явились, твари похотливые. Кобелиное отродье. А у нее под рукой нет ничего приличествующего случаю, режущего, колющего, рубящего или стреляющего, чтобы раз и навсегда избавиться от этой паскудной публики.

Но что-то они нынче не торопятся. Кому-то из них вчера точно перепало. Лупанула что есть сил по кобелиному естеству. И тут же у самой искры из глаз посыпались, очнулась уже в зиндане.

Луч фонаря переместился на обнаженные женские ноги, выглядывающие из-под сбившегося набок тулупа. Дольникова, хотя и не сразу, сообразила все же прикрыться. Оказывается, из одежды на ней лишь свитер… Где же брюки? Ага, вот они, в скомканном виде лежат под головой.

Может, собираются приговорить ее? Кто она такая в их глазах? Снайперша, у которой на плече – куда уж заметнее! – обнаружился «след», набитый затыльником винтаря. Или просто чеченская подстилка, которая днем, подобно легендарной Анке, трясется за пулеметом, выкашивая оголтелую российскую солдатню, а по ночам стирает, куховарит и промышляет за ичкерийские баксы своим безотказным телом.

Продернула руку с брюками под тулуп. Постанывая и кряхтя, как старая немощная бабка, исхитрилась просунуть ноги в штанины, а потом и затянуть пояс. Все это проделывалось при болезненном ощущении собственной беззащитности, когда в любой момент с ней могли разом покончить – сверху вниз, просунув дуло между прутьями решетки, одиночным выстрелом или скупой автоматной очередью.

Но никто в нее не стрелял. Пока только наблюдали. Подсвечивая себе мощным фонарем.

Для того чтобы сознание включилось в работу, следует как-то идентифицировать себя. Убедиться для начала в том, что если ее бренному телу слегка досталось в последние дни, то ее душа, некая внутренняя сущность, остается пока в целости и сохранности.

«Я – Дольникова. Дольникова Анна Сергеевна, двадцати шести лет, русская, москвичка.

У меня есть сын Иван. Дольников Иван Алексеевич. Он – мой мальчик, мой сын.

Ивану Дольникову десять годков. Хотя не исключено, что он чуть постарше. Минимум ему десять лет, но вряд ли он старше двенадцати.

Что я здесь делаю? Нет, не в зиндане, а вообще… Какая у меня цель в жизни?

Я намерена вырезать из себя целый пласт прошлых событий и связей; я хочу обновиться как личность, чтобы впоследствии жить и существовать так, как подавляющее большинство нормальных людей».

– Хватит! – сказала Дольникова. – Не надоело тебе еще это дурацкое занятие? Ты что, в зоопарк пришел? На зверюшек в клетках полюбоваться?! Или ты думаешь, что специально для тебя тут «пип-шоу» организовали? Решил развлечься на шару, на «обнаженку», так сказать, полюбоваться?!

Луч фонаря дрогнул, как-то неуверенно метнулся из стороны в сторону, затем осветил пару башмаков, они валялись в противоположном углу камеры.

Пока обувалась и завязывала шнурки, теплый луч фонаря неожиданно исчез.

– Эй, ты чего?! – закричала Дольникова. – Куда пропал? Ты что, боишься меня?

Пока произносила все это, несколько раз клацнула зубами от пробравшего до костей холода. Подышала на озябшие пальцы, потом вскинула голову к квадратному проему, сквозь который струился вниз зыбкий, рассеянный свет.

На светлом фоне, разграфленном на ячейки прутьями решетки, появился силуэт. Отчетливо звякнуло, визитер, по-видимому, задел каким-то предметом амуниции или своим «калашом» за бетонное перекрытие. Присел на корточки, склонив к проему голову, ждал, наверное, чтобы глаза привыкли к царившему в зиндане полусумраку.

– Че я буду тебя бояться? – простуженным голосом проговорил нежданный визитер. – У меня «калаш» под рукой.

Дольникова быстро зацепила наметанным глазом самые интересные детали и подробности. К ней наведался вэвэшник, парнишка молодой, круглолицый, не успевший еще как следует заматереть и зарасти шерстью. Лет ему девятнадцать, вряд ли больше. Он наверняка из солдат срочной службы, из тех «рядовых-необученных», которых вопреки всем заявлениям продолжают снаряжать в Чечню в качестве пушечного мяса.

– Правильно, – одобрительно кивнула Дольникова. – Не надо меня бояться… Я что, на черта похожа? Нормальная женщина, как и все…

Она решила попытать счастья. Может, ей удастся установить доверительный контакт с этим молодым воином. Судя по облику и характерному говорку, он выходец из сельской местности. Или проживал до призыва в каком-нибудь захолустном городке. Именно вот такие, простые и бесхитростные, ребята в своей основной массе попадают служить на Северный Кавказ – молодежь в крупных городах либо учится в соответствующих вузах, либо, оберегаемые и опекаемые близкими людьми, активно «косит» от призыва в армию.

– Лично я бы тебя шлепнул на раз, – заявил простуженный боец. – Будь только моя воля…

– Ничего себе, – переварив сказанное, с удивлением протянула Дольникова. – Ты, случаем, не бредишь? Если у тебя температура поднялась, то сходи прими пару таблеток аспирина! Что у вас здесь вообще за произвол творится? Где твой командир? Есть еще какое-нибудь начальство, кроме этих ваших контрактников?

– Не твое дело! А ты знаешь, что у нас делают с такими вот, как ты? С проклятыми чеченскими снайпершами? В расход, и все дела! И никакая прокуратура ничего не сделает! К стенке! Без суда и следствия! Тоже мне, «нормальная женщина»…

– Да откуда ты это взял? Почему судишь заранее, хотя не знаешь, кто я и почему оказалась здесь, в вашем вонючем застенке?!

Пока боец переваривал ее слова, Дольникова решила спросить о том, что ее больше всего в данную минуту интересовало:

– Где мой сын? С мальчиком все в порядке? И что вы собираетесь дальше делать?

– Я, кстати, ваши документы проверял. Ну тогда, как вас всех из «КамАЗов» попросили…

– Не тяни резину.

– У меня память знаешь какая? Дольникова… Анна Сергеевна. А мальчика, если, конечно, он и вправду ваш сынуля, кличут Иваном. Кроме справки, выданной вам на «блоке» возле Первомайского, других документов при вас не обнаружилось…

– Ну будь же ты человеком, солдат…

– С мальчишкой что случилось? Да ничего особенного… Укусил меня за руку, а пока я чухался, дал деру…

– Ты что, бил его? – встрепенулась Дольникова.

– Нет, зачем? Хотел отвести к нам в «дот», накормить пацана, а он, волчонок, цап меня за руку – и ходу… Я слышал, как наш «замок» на тебя орал… Что ты, в натуре, снайперша. Такие вот дела… Я вечером на часах стоял. А из вагончика слышно все, что там говорят. Пацаны наши спали, а я все слышал… Ребята утром спрашивают: как там, мол, снайперша? Шлепнули ее ночью или, может, сдали куда? Я плечами в ответ пожимаю – типа я не в курсе… А сам ночью видел, как двое, Длинный и Толян, тебя в этот недостроенный бункер потащили…