Охота пуще неволи - Анатолий Иванович Дементьев

В то раннее утро воздух, пропитанный ароматом смолы и первых трав, был особенно чистым и свежим. А может, Никанору только это казалось после долгого лежания в избе? Сколько раз мечтал он о том дне, когда опять пойдет по лесу и будет вдыхать вот такой воздух. И старого лесничего неудержимо потянуло в лес. Но как пойдет он, если правая нога в колене почти не сгибается, если временами в голове шумит, а глаза застилает пелена, подобная туману, и все плывет и качается.

Никанор вытряхнул пепел из трубки, спрятал ее в карман и оглянулся. Во дворе никого не было. Петр еще ночью уехал на соседний кордон, а Василиса топила печь и занималась стряпней. Старик долго и внимательно осматривал волосатые ноги. На правом бедре, выше колена, тянулись три неровные багровые полосы — следы когтей медведицы. Лесничий пощупал рубцы пальцами, поморщился. Потом он прошелся вдоль двора. Нога немного ныла, но идти можно. Несколько раз пройдясь от избы до сарая, лесничий остановился и неуклюже подпрыгнул раз, другой.

Живя в лесу, Никанор с самых малых лет пристрастился к охоте. В десять лет он первый раз выстрелил из отцовской шомполки, а в пятнадцать уже имел собственную и с тех пор никогда не расставался с ружьем. Стрелок Никанор был редкостный, и среди местных охотников ходили о нем невероятные рассказы. И вымысла в этих рассказах было не так уж много. Правда, в последнее время лесничий стал замечать, что выстрел его двустволки не всегда попадает в цель, что глаз потерял прежнюю остроту, а рука — былую твердость. Горькое чувство закрадывалось в душу.

Промахнувшись, старик обычно садился где-нибудь на пенек или сваленное бурей дерево, набивал трубку табаком и долго курил. О чем он думал в эти минуты — неизвестно, только признаться перед собой в том, что стареет, не мог.

Как-то Никанор повстречал в лесу подростка из соседней деревни. Мальчик разыскивал лошадь.

— Дедушка, — обратился он к лесничему. — Не видал ли буланой кобылки, часом?

Никанор даже не взглянул на паренька и молча прошел мимо. Мальчик догнал его, повторил вопрос.

— Ты у кого спрашиваешь?

— У тебя, дедушка.

— Да какой я тебе дедушка! — закричал сердите лесничий. — Не внучонок ты мне, чтобы так говорить. А буланку твоего давно, поди, волки сожрали.

Парень опешил и, ничего не понимая, долго смотрел вслед удалявшемуся старику.

…Под вечер Никанор опять вышел на крыльцо. Солнце уже скрылось за неровной стеной леса и посылало из-за верхушек деревьев последние лучи. Багряные облака лениво плыли по бирюзовому небу. Свежий ветер дул со стороны леса. И вдруг старик явственно услышал тетеревиное бормотанье. Косачи, как это иногда бывает, токовали на вечерней заре где-то неподалеку. Никанор, пожалуй, мог бы точно указать лужайку, на которой собрались лирохвостые красавцы. Тетеревиное бормотанье, похожее на бульканье воды, заставило встрепенуться охотника. Глаза лесничего живо заблестели, он подставил ладонь к уху, чтобы лучше слышать, и стоял не двигаясь.

Скоро косачи замолкли, тишина установилась в лесу. Старик вернулся в избу. Маленькая чистая комната показалась ему тесной, он не мог больше сидеть в этих надоевших четырех стенах. Да и как усидишь дома, если пришла весна — лучшая пора в жизни леса и всех его обитателей, если краснобровые лесные петухи слетаются на свои токовища, чтобы померяться в бою силами друг с другом. А там, в глубине леса, у мохового болота, на ветках самых высоких сосен по утрам поют глухари…

Никанор снял с гвоздя укрытую чехлом двустволку — подарок Александра. Ружье — тульской работы, штучное, с богатой гравировкой. Правда, старик предпочел бы свою старенькую шомполку, но после того, как она побывала в лапах медведицы, от нее остались только покалеченные стволы.

Дорогое ружье было густо смазано маслом. Лесничий достал тряпки, шомпол и, не торопясь, начал чистить двустволку. За этим занятием его и застала Василиса, вошедшая с полным подойником молока. Она подозрительно посмотрела на мужа, но ничего не сказала и начала разливать по кринкам молоко.

Но когда старый лесничий достал блестящие гильзы, Василиса не вытерпела.

— Чтой-то, смотрю, ненужным делом занялся.

— Это почему? — спросил Никанор и низко наклонился над банкой с порохом, словно увидел там что-то необыкновенно интересное.

— Уж не на охоту ли собрался?

— Угу!

— Да ты что — сдурел?! — Василиса звякнула подойником и грозно посмотрела на мужа.

Никанор всегда побаивался жены, но сегодня какое-то непонятное спокойствие придало ему смелости. Он отодвинул банку с порохом и спокойно встретил грозный взгляд Василисы. А та продолжала:

— Посмотрите на него! Только с постели поднялся, ветром качает, а туда же, на охоту. Не смеши людей, старый.

— А пусть смеются, кому охота. Умные смеяться не будут, а дураки — не в счет.

— Ну погоди, ты у меня подуришь. Вот приедет Петр, посмотрю, что тогда скажешь, — пригрозила старуха.

— Он завтра к вечеру вернется, — возразил Никанор, — а я поутру пойду.

Василиса только посмотрела на мужа и, не найдя, что ответить, вышла из избы, громко хлопнув дверью. Никанор вздрогнул, но продолжал свое дело. Когда патроны были заряжены, он достал котомку, уложил в нее кое-что из харчей. Василиса скоро вернулась остывшая, но все еще сердитая. Поставила на стол самовар, чашки, сахар, свежий душистый хлеб, молоко.

Никанор пил крепкий чай из блюдца, держа его на купеческий манер, в растопыренных пальцах левой руки, сдувал пар, хрустел сахаром. За чаем разговора об охоте не было. Потом Василиса забралась на печь, долго охала и ворочалась там. Не спалось и Никанору. За время болезни он отвык рано вставать и теперь боялся проспать. Старик часто поднимался, заглядывал на окно: не брезжит ли? Один раз показалось, что на дворе заржала лошадь, и он не на шутку струхнул. Что если вернулся Петр? Сын, конечно, не пустит его в лес. Но тревога оказалась ложной, просто померещилось старику.

Потом Никанор задремал. Проснулся, когда еще стояла ночь и слабо мерцали звезды. Лесничий знал, что до утра уже недалеко. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить жену, и не зажигая света, Никанор стал собираться, нащупывая в потемках приготовленные с вечера вещи. Одевшись, старик присел на лавку. Взято, как будто, все, но появилось непонятное ощущение: чего-то, вроде, не хватало. Чего? Сколько лесничий не припоминал, так и не мог вспомнить. Махнув рукой, направился к двери.

— Пошел? — вдруг спросила Василиса, и ее хриплый голос заставил Никанора остановиться.

— Пошел? — еще раз переспросила жена. — Ах, ты, старый…

Никанор живо открыл дверь и поскорее захлопнул ее,