Муля, не нервируй… Книга 4 - А. Фонд

— никакого увольнения, — мстительно выбросил последний козырь из рукава Козляткин и при этом ещё более мстительно и многозначительно добавил, — кроме того, ты мне кое-что обещал.

Мда. Крыть было нечем.

Уши у Ларисы и Марии Степановны предательски дрогнули и зашевелились от любопытства. Думаю, сегодня весь Комитет по искусствам СССР будет гадать, что именно я обещал Козляткину, что мне даже увольняться нельзя.

Это ещё больше не прибавило мне настроения.

— Пошли в мой кабинет, — заметив алчное любопытство коллег, буркнул Козляткин.

Пришлось идти.

— Ты понимаешь, Муля, я же тебя не виню! — возмутился он, когда мы остались в его кабинете без посторонних ушей. — да, проект ты провалил, но ты лично мне обещал ты помнишь какую услугу!

— Но я же всё выполнил, — осторожно сказал я, — вас повысили.

— У меня испытательный срок! — взревел Козляткин, но бросив тревожный взгляд на дверь, за которой стопроцентно подслушивал бравый и вездесущий Альберт Кузьмич, резко понизил голос почти до шёпота.

Тут в дверь дважды стукнули и Козляткин совсем притих:

— Да! — раздражённо крикнул он.

В кабинет просунулась голова секретаря:

— Сидор Петрович, — игнорируя меня, сказал он льстивым голосом, — тут от товарища Александрова звонили…

— Что? — покраснел Козляткин.

— Из Института философии. Просили передать, чтобы пакет со сценарием на советско-югославский фильм передали сегодня же с курьером, — он выпалил это на одном дыхании и примерно улыбнулся, — но я нигде не могу найти этот сценарий.

Козляткин посмотрел на меня мрачным взглядом.

Я внутренне хмыкнул. Из-за отсутствия лишнего времени, сценарий был у меня в единственном экземпляре. Я давал почитать Козляткину и Большакову, но потом сразу забрал, чтобы отдать машинистке и напечатать в четырёх экземплярах. Но закрутился и не отдал. Так что на данный момент сценарий есть только у меня. А Большакову и Козляткину я отдал лишь краткий синопсис. Чтобы был под рукой. Больше им и не надо.

— Муля, где сценарий? — спросил Козляткин.

— Машинистке отдал, — ответил я и широко улыбнулся.

— А сколько она его печатать будет? — нахмурился начальник.

— Пока не напечатает, — пожал плечами я и мстительно улыбнулся. — Может, и две недели. У меня почерк неразборчивый. И, к тому же, я писал, торопился. Так вообще всё непонятно. Так что долго будет.

— Но Александров велел… — заблеял Альберт Кузьмич.

Секретаря я проигнорировал. Стоял и смотрел на Козляткина.

Тот процедил:

— Альберт Кузьмич, спасибо. А сейчас оставьте нас, нам поработать надо.

— Но Александров… — опять заблеял тот.

— Вон я сказал! — заорал Козляткин, и бравого секретаря словно сдуло.

Он устало потёр виски и, глядя на меня, тихо и грустно сказал:

— Муля, что за детский сад? Уже ничего изменить нельзя. «Сверху» позвонили и велели проект передать Агитпопу. Большаков даже бодаться не стал. Понимает, что сейчас он ничего не сделает. Так что давай найди сценарий. Его до конца рабочего дня надо передать Александрову с курьером. Пусть собака подавится!

— Никак не могу, Сидор Петрович, — с печальной улыбкой развёл руками я, — лично мне никаких запросов не поступало.

— Как это не поступало? — возмутился Козляткин, — тебе уже я сказал, Большаков сказал, вон даже Альберт Кузьмич подтвердил. Что ещё надо?

— Письменный запрос надо, — с милой улыбкой сказал я. — Все эти советы и рассуждения к делу не пришьешь. Пусть делают запрос из Института философии, или «сверху» — мне всё равно. А потом Большаков отписывает его вам. А вы — мне. А уж я рассмотрю и приму к исполнению…

— Муля, — устало покачал головой Козляткин, — это всё быстро надо делать. А по запросу, пока они его состряпают, пока нам направят, пока у Ивана Григорьевича полежит, потом у меня… это же почти месяц пройти может.

Он вдруг понял и посмотрел на меня широко открытыми глазами:

— Муля, это что, ты саботаж затеять решил?

Я многозначительно промолчал.

— Муля, Александрова не зря называют Несвятой Георгий. И боятся. Его все боятся.

Он наклонился ко мне и еле слышно, одними губами прошептал:

— И Иван Григорьевич тоже…

А потом чуть громче добавил:

— Он страшный человек, Муля. Не надо с ним связываться. Всех под монастырь подведёшь.

— А вот и нет, — улыбнулся я, — верьте мне, и через пару недель этот проект вернут нам. Так что пусть делают официальный запрос.

Козляткин икнул и схватился за сердце. Хотя и возражать не стал.

В общем, заявление я забрал ещё до обеда.

Глава 9

А вот после обеда меня вызвал к себе Большаков.

Как только я вошел в приёмную, Изольда Мстиславовна сделала большие глаза и прошипела:

— Доигрался, Муля! — и кивнула на дверь Большакова, — иди, он ждать не любит. И осторожнее там…

Она оборвала себя на полуслове и лицо её красноречиво вытянулось.

Я с благодарностью кивнул и вошел в кабинет высокого начальства.

Большаков сидел за столом, был хмур и мрачен. При виде меня глубокая складка на его лбу стала ещё глубже.

— Бубнов, — рыкнул он, — ты что творишь⁈ Ты что, мать твою так, творишь⁈

Так как вопрос был явно риторическим, то и отвечать я не стал. Стоял, ждал продолжения. Молча.

И оно не заставило себя ждать.

— Какого хрена, я тебя спрашиваю, ты не выполняешь распоряжения руководства⁈ Тебе что было сказано, а⁈

Я продолжал стоять и взирать на шефа. Молча.

— Тебе велено отдать сценарий, смету и техническое задание. Где они? Ты почему до сих пор не отдал⁈

Я пожал плечами.

От моего, такого невинного жеста, Большаков взбеленился окончательно и заорал:

— Быстро документы на стол! Это приказ!

И тогда я тихо спросил:

— Иван Григорьевич, вы на чьей стороне играете?

Вопрос был совсем простой, без подвохов, но от этого моего вопроса лицо у Большакова побагровело, и он аж задохнулся от негодования.

Я уже хотел звать Изольду Мстиславовну на помощь, но Большаков, хоть и с трудом, но смог взять себя в руки. Хотя прошипел он мне совсем нелюбезным голосом:

— За отказ выполнять распоряжение руководства, ты хоть знаешь, что тебе будет?

Я пожал плечами:

— Заявление об увольнении мне сказали обратно забрать. Но я его не порвал. Могу отнести назад в кадры.

—