Два моих крыла - Любовь Георгиевна Заворотчева

Он подбежал к Анне и с размаху отбросил ее к заплоту. Логея будто чем острым в сердце укололи. Шел как во сне, словно парализовало и волю его, и тело. Краем глаза увидел, как Анна, неловко перегнувшись, торнулась животом о заплот и грузно осела, подвернув ногу. В ее глазах, показалось ему, метнулась боль, упрек: «И что же ты, Логей, не заступишься за бабу свою?» И хотелось Логею поднять Анну, да запереживал: не осмеяли бы мужики. Так и шагнул за ограду с занозой в сердце. И чем дальше уходил от дому по тракту, тем больше и больше становилась заноза. Во сне видел, как перестраивал свой дом, как тесал бревно, и щепа, ощетинившись надрубами, вошла к нему в грудь, и он почувствовал саднящую эту боль внутри.

Зорили колчаковцы деревни вдоль тракта, ни одной не пропускали. Голодные, злые, озверевшие без дома, без женщин, вырвавшие себя своими же руками из родных гнезд, они все дальше и дальше уносили зло. Будто порховки под сапогом вспыхивали дома председателей сельских Советов.

Ехал в своей телеге Логей, вез наворованное колчаковцами добро неизвестно для кого, и от деревни к деревне все сильнее чернел лицом.

В деревушку почти под самым Ишимом обоз вкатился ранним утром. Казаки наспех допрашивали партийцев, ничего не добившись, ломали людей живыми.

К полудню стрельба стихла. Закончил свои дела и Логей. Все кони из обоза были на его попечении. Обязанности конюха он исполнял аккуратно. Дело привычное, крестьянское. Скотина ни при чем.

Выгнал лошадей на поскотину, а в деревню возвращаться не хочется. Но его крикнули и сказали, чтоб к следующему утру обоз был при лошадях.

Логей слышал, что отступают колчаковцы не по своей воле. Нет, мол, связи со ставкой. Главное — пробиться к Омску, к верховному, а там уж и дело настоящее найдется.

Обозные возницы, такие же деревенские мужики, как и Логей, сидели вдоль канавы и подкреплялись только что выданным салом.

На телеге, прямо посреди улицы, колчаковцы безобразно терзали беременную жену председателя сельсовета.

Женщина сперва дико кричала, а мужики в канавке сидели и, отвернувшись, молча ели. Потом она перестала кричать, и мужики зажевали энергичнее.

Логей перевесился через плетень. Рвало пустым. Казалось, вот-вот и из него вытянет душу.

Упал подле плетня и обессиленно воткнулся лицом прямо в крапиву. Не замечал этой боли извне. Жгло и выхлестывало душу изнутри.

— Эй, чалдоны! Берите, кто хочет! — крикнули от телеги. И немного погодя: — Не казаки, и кровь не казацкая. Одно слово — чалдоны! — пренебрежительно, весело удивляясь.

Так до вечера и пролежал Логей под плетнем. А когда стемнело, он, словно немощный старик, едва отрывая от земли негнущиеся ноги, подошел к телеге. Женщина лежала неподвижно.

— Эй, милая! — тихонько окликнул ее Логей. — Жива ли, бабонька? — Женщина, не поворачивая головы, с силой вытолкнула из себя:

— Будь… ты… проклят!

В самое сердце ударили Логея эти слова. Она думает: и он такой? Они ей все на одно лицо. Те, кто галились, и он — одно? Растерялся, обнесло голову. Упал, и начало трепать его тело о землю. После припадка обмяк и лежал без движения. Очнулся от крика. В затылке ломило. На ноги и на руки будто лошадь наступила, и он долго не мог понять, отчего это так.

В него все острей и острей входил чей-то крик. Приподнял голову и увидел телегу. Там и кричали. Он все вспоминал, и в тот же миг ему словно оторвали сердце и оставили на сквозняке.

Женщина кричала так же, как и его Анна, когда появлялся ребенок. Только эта выла нетерпеливей, и он понял: у нее первый.

Логей на четвереньках подполз к телеге, ухватился за ее край и выпрямился. Он не увидел глаз женщины. Едва различимо белело лицо и не находящие покоя руки.

Она вскрикнула и отшатнулась от Логея.

— Это я, — успокаивал ее Логей, словно она знать могла, с какой добротой поднялся над телегой этот мужик.

— Бабонька, христовая, распочнись с божьей помощью, я от тебя не отойду, не брошу, — говорил и сам не знал, чем же поможет ей, как из такой беды выручит.

Она снова кричала и металась в телеге. А он сидел у колеса. Потом она затихла, и Логей не поверил, что это все. Ждал, ждал, когда завьется снова, так и не дождался. И ребенка не слышал. Его сыновья рождались с криком на всю избу. А тут тихо.

Он поднялся и заглянул в телегу. Младенец уже окоченел, а женщина спала. Логей сходил к своей телеге, достал холщовое полотенце, завернул в него младенца и понес в огород. Нашел в пригоне лопату и в самом углу огорода выкопал глубокую яму. Он и эту работу выполнял старательно, как всякую другую, крестьянскую. Опустил сверток в яму, перекрестил и старательно заровнял землю.

…Логей лежал, тупо уставившись в темноту. Куда? Зачем он едет? Разве дома нет у него дел? Он видел за божницей катеринки и по-крестьянски полагал, что их надо отрабатывать. Что за работа у него? С разбойниками, считай, до Ишима докатился. Столько крови увидел за месяц, что и во сне снится. Нелюди! Одно слово — бандиты! Он-то за что страдает? За катеринки эти! Дома, поди, опять красные. Его пимы и про всякую власть нужны. «Эх, Логей, — корил он себя, — куда тебя занесло? Извалялся в этой грязи, как боров какой. Как же после всего этого жить?»

И вдруг прямо на него начал наплывать большой живот Анны. Торнулась им об заплот и упала.

«Анна, Анна, да жива ли ты? Анна!» — хлестнула эта мысль Логея и искрами