Его самое темное желание - Тиффани Робертс

— Я бы сказала, что я человек.

— Ах. Таким образом, все твое существо может быть сведено к вашей человечности.

— Человек — это что я есть, а не кто я есть.

Векс продолжал тщательно изучать ее, пока, наконец, не кивнул и не сказал:

— Я гоблин.

— Гоблин? — Кинсли нахмурилась. Это… не может быть правдой.

Его голова наклонилась в другую сторону.

— Ты недовольна моим ответом?

— Нет, просто… Гоблинов всегда изображают маленькими, злыми, уродливыми существами, а ты…

Оставив локоть на подлокотнике, он поднял руку и жестом пригласил продолжить.

— Пожалуйста. Не останавливайся.

— Ну, ты просто не такой, — быстро сказала она, возвращаясь к своей тарелке. Волосы упали Кинсли на лицо. Она надеялась, что они скроют румянец на ее щеках, когда она съест еще одну ложку супа.

Ты только что призналась своему похитителю, что он горяч.

Нет, я просто сказала, что он не урод. Есть разница.

— Значит, знакомство со мной неприятно, — сказал он с ноткой веселья в голосе, — но смотреть на меня приятно?

— Я просто говорю, что ты не соответствуешь тому, как описывают гоблинов в сказках, — улыбаясь, она взглянула на него. — И еще ты зеленый.

— Значит, я не злой?

— Это еще предстоит выяснить.

Векс замолчал, и Кинсли рискнула еще раз взглянуть на него. Он все еще наблюдал за ней, его мрачный взгляд сменился задумчивым.

Она отрезала кусочек сыра от ломтика на своей тарелке, отправила его в рот и чуть не замурлыкала, наслаждаясь сливочной текстурой. Боже, это, должно быть, лучший сыр, который она когда-либо пробовала.

— Где твои… крылья? — спросила она.

— Убраны.

Кинсли непонимающе уставилась на него.

— Убраны?

Векс изогнул темную бровь.

— Ты знаешь это слово, не так ли?

Вспышка просияла, делая короткий жест в сторону гоблина. Векс взглянул на огонек и хмыкнул.

— Конечно, знаю, — сказала Кинсли. — Но я не понимаю этого. Я не вижу крыльев, выпирающих из-под одежды. Они съемные? Ты можешь просто отложить их в сторону? Они волшебные? Ты понимаешь, что «убраны», — она подняла руки, имитируя кавычки, — не совсем ответ на мой вопрос?

— Если ты хочешь получить конкретные ответы, — сказал он, берясь за подлокотники кресла и подаваясь вперед, — возможно, тебе было бы полезнее задавать более конкретные вопросы. Мои крылья проявляются, когда я в них нуждаюсь. Если ты хочешь видеть в этом волшебство, пожалуйста.

— Ты родился с ними?

Мускулы на его челюсти дрогнули.

— Да.

— Тогда они на самом деле не волшебные.

— И все же магия вплетена в самые фибры моего существа, — проскрежетал он.

— У всех гоблинов есть крылья?

— Нет.

— Могу я увидеть их снова?

— Заканчивай свою трапезу.

— Это правда, что гоблины любят пугать детей и угрожают съесть их?

Он провел рукой по лицу, прежде чем вернуть ее на подлокотник.

— Если бы это было так. Может быть, тогда я был бы избавлен от подобных вопросов.

— А фейри здесь есть?

— Ешь.

Кинсли фыркнула, взяла деревянную вилку и снова уставилась в тарелку.

— Ничего не могу поделать с любопытством.

— Но я думал, что ты более чем способна сдерживать слова, которые слетают с твоих губ.

— Значит, мне нельзя говорить?

Низкое рычание раздалось со стороны Векса.

— Какой бы привлекательной ни была эта идея, я ничего подобного не говорил.

— Нет, ты этого не делал. Но ты бы предпочел, чтобы я закрыла рот и раздвинула ноги, верно?

— Это, безусловно, ускорило бы наши переговоры.

Огоньки замерцали и быстро заговорили, их голоса кружились в воздухе, как призрачные призывы, разносимые ветром.

Кинсли уставилась на Векса.

— Ты мудак.

Его пальцы согнулись, вцепившись когтями в подлокотники кресла. Он, должно быть, услышал огоньки, должно быть, увидел их, но не обратил на них ни малейшего внимания.

— Тебе нравится еда, человек? Моя кровать была удобной?

Бросив вилку на тарелку, Кинсли встала и посмотрела на него, махнув рукой в сторону стола.

— Ты думаешь, еда и мягкая постель все решают? Ты мой похититель. Мой тюремщик. Ты можешь украсить камеру так, как тебе нравится, но это не меняет того, что она собой представляет и кто ты такой.

Он откинулся на спинку стула, и напряжение, которое было в его позе, сменилось чем-то более отчужденным.

— Ты всего лишь средство для достижения цели, Кинсли Уинтер Делани, и ты связана своим словом выполнить эту роль.

Она всплеснула руками.

— И это все оправдывает? Это оправдывает то, что ты собирался сделать со мной? Что ты собирался…

Его кулак опустился на стол с такой силой, что все на нем загремело, напугав Кинсли, и он вскочил на ноги.

— Это не так, — прорычал он, тени сгустились вокруг его лица и превратили глаза в пару пылающих адских углей. — Гнусность, которую я едва не совершил с тобой, непростительна. Но ни моя ошибка, ни мое признание не изменят нашей реальности. У меня нет желания быть стражем для человека, как и у тебя — быть пленницей. Но мы связаны.

В комнате вокруг них потемнело, тени поглотили даже свет огоньков.

— Тебе не обязательно проводить здесь время в страданиях, Кинсли, — продолжил он, когда эти глаза — все, что она могла видеть в нем, — приблизились. Его сильные, жесткие пальцы схватили ее за подбородок, запрокидывая голову назад. — У меня есть вечность, человек. Сколько лет ты готова провести взаперти в этом месте?

Кинсли крепко сжала губы, чтобы они не дрожали, когда гнев закипел в ней, а глаза наполнились слезами разочарования.

— Люди ищут меня.

Он провел большим пальцем по ее подбородку. Его голос был тихим и не без намека на печаль, когда он сказал:

— Они не найдут тебя, Кинсли.

Когда она посмотрела ему в глаза, по ее щекам потекли слезы. Она знала, что он был прав. Кинсли слышала эти голоса в лесу, но все они были похожи на призраков, зовущих из другого царства, всегда вне поля зрения, всегда далеко.

— Я больше не голодна, — тихо сказала она. — Я бы хотела вернуться в комнату.

— Проводите ее, — сказал Векс огонькам, не отрывая взгляда от Кинсли. — Не упускайте ее из виду.

Его красный пристальный взгляд задержался на ней, прежде чем его глаза растворились в темноте. Он убрал руку, подушечки его пальцев погладили ее кожу, кончики когтей задели ее, и затем тени рассеялись.

Он исчез.

Кинсли опустила подбородок и смахнула влагу со щек. Гнев, беспомощность, сожаление и боль кружились внутри нее смерчем, ища выход, но она сдерживала их. Как делала это долгие годы.

Не дожидаясь огоньков, она вышла из кухни и направилась обратно в спальню. Они все равно освещали ей путь,