NFT: Невероятно Фальшивый Тип - Эдуард Сероусов

ответа. Вероника всегда была слишком умной, слишком наблюдательной. И она хорошо знала меня – возможно, лучше, чем кто-либо еще.

– К чему ты клонишь, Вероника? – прямо спросил я.

Она смотрела на меня несколько секунд, потом тихо сказала:

– Я думаю, что Алекс Фантом – это выдумка. Мистификация. Возможно, коллективный проект. Или твое собственное творение.

Мое сердце пропустило удар. Она высказала это прямо, без обиняков. Не как предположение, а как утверждение.

– Это серьезное обвинение, – я постарался, чтобы мой голос звучал оскорбленно. – Ты обвиняешь меня в мошенничестве?

– Я не использовала слово «мошенничество», – спокойно ответила Вероника. – Мистификации в искусстве имеют долгую и уважаемую историю. От Макферсона с его Оссианом до современных анонимных художников. Вопрос не в том, реален ли Фантом физически, а в том, реальна ли художественная ценность его работ.

Это был неожиданный поворот. Вероника не осуждала меня, как я ожидал. Она предлагала иную перспективу – взгляд на нашу аферу как на часть давней традиции художественных мистификаций.

– И что ты думаешь о художественной ценности его работ? – осторожно спросил я.

– Они интересны, – признала Вероника. – Технически совершенны, концептуально цельны. Но самое ценное в них – это сама мистификация, игра с идентичностью художника, размывание границы между реальностью и вымыслом. Если Фантом – это выдумка, то сам акт его создания становится произведением искусства. Метакомментарием о природе авторства в цифровую эпоху.

Я не знал, что ответить. Вероника видела насквозь мою аферу, но вместо разоблачения предлагала интерпретацию, которая превращала обман в концептуальное высказывание.

– Это интересная теория, – наконец сказал я. – Но я должен разочаровать тебя – Алекс Фантом вполне реален. Просто он предпочитает, чтобы его работы говорили сами за себя.

Вероника улыбнулась – не весело, а с какой-то грустной иронией:

– Конечно, Марк. Конечно.

Мы допили кофе, разговаривая о других вещах – о ее предстоящей выставке, о новостях московской арт-сцены, о общих знакомых. Но напряжение не исчезало. Вероника знала или, по крайней мере, сильно подозревала правду. И хотя она не угрожала разоблачением, сам факт того, что кто-то видел сквозь нашу тщательно выстроенную легенду, был тревожным.

Когда мы прощались у выхода из кафе, Вероника неожиданно обняла меня:

– Будь осторожен, Марк, – тихо сказала она. – Ты играешь в опасную игру. И не все будут так понимающи, как я.

– Я не знаю, о чем ты, – я отстранился, стараясь выглядеть непонимающим.

– Знаешь, – она печально улыбнулась. – И помни – чем выше ты поднимаешься на этой волне, тем больнее будет падать.

С этими словами она ушла, оставив меня в состоянии тревожной неопределенности. Вероника не сказала прямо, что разоблачит меня, но и не пообещала хранить молчание. Она стала потенциальной угрозой, непредсказуемой переменной в нашем уравнении.

Я немедленно позвонил Диме и предложил встретиться. Нам нужно было обсудить новую угрозу – Веронику и ее подозрения.

Мы встретились в небольшом баре, где вряд ли могли встретить кого-то из арт-сообщества. Я рассказал Диме о разговоре с Вероникой, не скрывая своей тревоги.

– Это плохо, – Дима нахмурился. – Если она начнет делиться своими подозрениями с другими…

– Не думаю, что она будет активно разоблачать нас, – я покачал головой. – Скорее, она просто хотела дать мне понять, что видит сквозь мою ложь. Возможно, это было даже своего рода предупреждение.

– Все равно опасно, – Дима сделал глоток пива. – Мы не можем контролировать, что она скажет и кому. Одно неосторожное замечание в нужной компании – и вся наша конструкция может рухнуть.

– Я знаю, – я потер переносицу. – Но что мы можем сделать? Мы не можем заставить ее молчать.

– Может быть, стоит включить ее в проект? – предложил Дима. – Сделать союзником вместо потенциальной угрозы?

Я задумался. Идея была рискованной, но имела смысл. Вероника была талантливым художником с хорошей репутацией в арт-сообществе. Ее участие могло добавить дополнительную глубину и легитимность нашему проекту.

– Это возможный вариант, – согласился я. – Но я не уверен, что она согласится. Вероника всегда была принципиальной, почти идеалистичной в своем отношении к искусству.

– Но она не разоблачила тебя сразу, – заметил Дима. – Более того, она предложила интерпретацию, которая превращает нашу аферу в концептуальный проект. Это говорит о том, что она видит в этом определенную художественную ценность.

Я кивнул:

– Возможно. Но есть и другая проблема – Карина Штерн и ее требование интервью. Мы не можем больше откладывать.

Дима задумался:

– Я подготовил всё для аудиоинтервью с измененным голосом. Технически мы готовы. Вопрос в том, насколько убедительно ты сможешь ответить на ее вопросы в режиме реального времени.

– Я справлюсь, – уверенно сказал я. – Главное, чтобы ты был рядом и мог подсказать, если возникнут технические вопросы.

Мы договорились провести интервью через три дня. Дима должен был настроить всё оборудование в моей квартире – компьютер с программой для изменения голоса, защищенное соединение, систему, позволяющую Карине задавать вопросы в текстовом чате, а «Фантому» отвечать измененным голосом.

После встречи с Димой я вернулся домой, чувствуя себя эмоционально истощенным. Разговор с Вероникой оставил неприятный осадок – не столько из-за страха разоблачения, сколько из-за осознания того, как глубоко я погряз в собственной лжи.

Вероника была первым человеком, который прямо высказал то, что, возможно, подозревали и другие. И хотя она не угрожала разоблачением, сам факт того, что кто-то видел правду сквозь нашу тщательно выстроенную легенду, был тревожным звонком.

Я открыл ноутбук и начал просматривать последние публикации о Фантоме. После Art Basel их количество значительно увеличилось – международные арт-издания, блоги, социальные сети, все говорили о загадочном художнике, покорившем Майами. Дискуссии о его личности также активизировались – теперь среди предполагаемых кандидатов на роль Фантома фигурировали известные художники и технологические гении со всего мира.

Информационный шум вокруг личности Фантома был нам на руку – чем больше версий, тем меньше шансов, что кто-то обратит внимание на правду. Но он также создавал новые проблемы – ожидания от Фантома росли, и соответствовать им становилось все сложнее.

Я закрыл ноутбук и подошел к окну. Снаружи падал снег, укрывая город белым покрывалом. Москва готовилась к Новому году – праздничные гирлянды, украшенные витрины, люди с пакетами подарков. Обычная жизнь, от которой я все больше отдалялся, погружаясь в мир созданной мной иллюзии.

Иногда мне казалось, что я сам начинаю верить в существование Фантома. Что где-то есть реальный человек, который создает эти работы, а я лишь представляю его интересы. Эта мысль была одновременно пугающей и странно утешительной – как будто разделение на создателя и представителя снимало с меня часть ответственности за обман.

Телефон завибрировал – сообщение от