Опаленные войной - Богдан Сушинский

— Ничего, досидишься ты в своем бетонном гробу, — бросил трубку старший лейтенант, не дождавшись конца его размышлений.

«Амбиции? Зависть? — недоумевал Громов. — Очевидно, и то и другое. Нашел время!»

— «Беркут», «Беркут», — послышался в трубке голос комиссара батальона капитана Гогоридзе как раз в тот момент, когда фашисты достигли берега в районе острова. — Помоги Родовану. Противник зажал его. Того и гляди — зацепится за берег напротив острова.

— Понял. Одно орудие по десанту с острова, — приказал Громов Кожухарю, который исполнял роль посыльного и ординарца. — Но севернее дота ситуация тоже не лучше, товарищ комиссар. Там десант растянулся уже на полкилометра.

— Знаю, дорогой, и там не легче.

— Так, может, следует ввести в бой вторую линию?

Вопрос был задан слишком резко. Но Гогоридзе оказался человеком сдержанным. К тому же он учитывал ситуацию, в которой все они оказались.

— Продержись, Громов, продержись, — почти ласково попросил он, смягчая не только тон лейтенанта, но и свой резкий грузинский акцент. — Тут, понимаешь, в тылу у нас… около тысячи фрицев. В основном эсэсовцы. В бой с ними уже вступил какой-то потрепанный батальон, однако в помощь ему пришлось бросить большую часть нашей второй линии. Пушкари тоже развернулись. Долбят фрицев в долине. Спешат, боятся, чтобы эта саранча не разлетелась.

— Откуда же она взялась?

За время его командования комиссар батальона уже наведывался в «Беркут», но Громову казалось, что настоящее их знакомство еще только должно было состояться. Эти встречи были продиктованы желанием обоих побольше узнать не друг о друге, а о том, что происходит в городе, укрепрайоне, стране и, соответственно, в доте, на участке, в соседних ротах. К тому же все это время они находились в окружении бойцов: комиссар старался, чтобы его информация сразу доходила до как можно большего числа бойцов.

— Часть из них форсировала Днестр где-то южнее, — объяснил он появление в тылу укрепрайона немцев. — Ночью просочились. Ну а другая часть — парашютисты. Так что ситуация — сам видишь.

— Вижу.

— На тебя надежда, Беркут. Главное — не подпускай немцев к доту.

«Не подпускай! — хмыкнул Громов. — Легко сказать».

Но вслух произнес только то, что обязан был произнести офицер:

— Не подпустим, товарищ капитан.

16

Какое-то время пулеметчикам дота и бойцам прикрытия действительно кое-как удавалось охлаждать фашистов, удерживая их подальше от берега. Но постепенно поддержка пехоты ослабевала. Не получая подкреплений и боеприпасов, окопники просто-напросто выдыхались. И вскоре Громов уже видел, как десятка два зеленоватых фигур появились возле окопов, ворвались в них и завязали рукопашную. В это время из-за прибрежной линии появились еще пятеро-шестеро фашистов, потом еще и еще.

«“Первых трех солдат, ворвавшихся в траншеи противника, я бы объявлял святыми. Хоть после смерти, хоть прижизненно, — вспомнились ему слова отца, сказанные им однажды после учебного фильма о боях на финляндском фронте, который они вместе смотрели в клубе училища. — Три солдата в окопе противника — это как три ангела победы”. Интересно, как бы он отнесся к тем трем “ангелам”, которые только что ворвались в прикрывающий меня окоп? Как к ангелам поражения? Но при этом восхитился бы их подвигом?»

В последнее время Андрей не раз пытался представить себе отца здесь, на передовой, на берегу Днестра, в своем доте. Пытался… Но не мог. Потому что теперь он знал: чтобы представить себе человека в бою, его нужно хотя бы раз видеть… в бою.

Ему, конечно, верилось, что и здесь отец оставался бы таким же суровым, сдержанным и трезвомысляшим, каким он привык видеть его всегда, с детства; каким рисовал его в своем воображении, исходя из рассказов друзей и просто коллег отца. И все же… сейчас Андрею не хватало хотя бы нескольких минут, проведенных с полковником Громовым здесь, в доте. Для него это было бы очень важно не как для сына, а как для офицера. Который и стал им исключительно из подражания отцу.

— Товарищ лейтенант! — вырвал его из оцепенения Кожухарь. — Командир пехотного батальона убит!

— Ну и?.. Там что, не осталось ни одного офицера? — Произнеся это, Андрей вдруг уловил, что говорит тоном полковника Громова, его голосом, с его интонациями.

— Не знаю. Может, осталось. Батальон просит помощи. Нужно помочь ликвидировать прорыв!

Громов трубки не взял. И так все ясно. Командир батальона убит, силы батальона на исходе. Что к этому мог добавить пехотный офицер, требовавший его к трубке.

— Вызови пулеметный и артиллерийский, — приказал Кожухарю. — И потом, взяв в руки обе трубки, скомандовал: — По два человека у орудия, двое — в пулеметной точке. Остальные — наверх, в цепь!

Один немецкий автомат он схватил сам, другой дал Кожухарю и, рассовав по карманам рожки-магазины, выбежал из дота.

— Рашковский! — крикнул он из окопа. — Разворачивай своих бойцов веером, в цепь! Перекрой подходы к террасе. Пулеметчики, — приказал через амбразуру, — отсекайте немца от окопов!

Кажется, они подоспели вовремя. Как только бойцы Рашковского и Горелова перебежками развернулись в цепь и залегли, из прибрежных окопов вырвалось до полуроты фашистов, стремившихся с ходу зайти в тыл доту. К счастью, Громов успел рассыпать бойцов по террасе, образуя второй заслон. С этой террасы немцы просматривались, как на ладони, и вскоре прицельным огнем, поддерживаемые пулеметами, красноармейцы добрую половину их уничтожили, остальных заставили залечь и ползком попятиться к реке. Причем странное дело: увидев, что немцы пятятся, бойцы прекратили огонь и сопровождали их ползанье криком, свистом и улюлюканьем. На немцев это действовало похлеще, чем пальба.

Громову уже казалось, что бой выигран. Так оно и было бы, если бы из окопов и из-за береговой линии не нахлынула новая волна наступающих. На какое-то время она буквально захлестнула тех, что залегли, но поднять и унести их вместе с собой так и не сумела. Именно в эти минуты артиллеристы дота метко, один за другим, положили два снаряда в самую гущу врага. Заработал и откуда-то взявшийся на гребне склона пулемет.

Почувствовав, что ситуация меняется к лучшему, Рашковский и Горелов сразу же начали поднимать своих солдат в контратаку. Вместе с ними подхватился и кое-кто из бойцов гарнизона, хотя от их командира приказа контратаковать не было. В то же время появилась довольно жидковатая цепь возле еще не захваченных врагом окопов батальона…

«Что они делают?! — изумился Громов, увидев все это. — Зачем?!» Он даже крикнул своим: «Назад! Залечь!» Но, поняв, что уже поздно, что теперь нужно во что бы то ни стало поддерживать атаку бойцов прикрытия, тоже вскочил и с криком: «Гарнизон, в атаку!» — помчался по склону, навскидку, над головами красноармейцев, поливая немцев короткими очередями. Однако пулеметчики сразу же умолкли, боясь перебить своих, а плотность огня контратакующих была ничтожной, поскольку стрелять на бегу из винтовок было неудобно, а в контратаке — еще и опасно.

Этим и воспользовались немцы. Рассыпавшись по склону и пятясь к окопам, они встретили их свинцовым ливнем своих шмайсеров.

— Залечь! Всем залечь! — скомандовал, падая за валун, Громов, когда последние фашисты, поддерживаемые своими из окопов, начали отстреливаться, уже отползая. Он понял, что контратака не удалась и теперь нужно было спасать солдат.

Правда, несколько наиболее отчаянных бойцов все же успели пробиться к окопам. Однако стать «ангелами победы» им не суждено было — гитлеровцы сразу же скосили их, ибо плотность огня на этом пятачке плацдарма действительно оказалась неимоверной. К тому же из-за прибрежного холма немцев начал прикрывать пулеметчик.

— Назад! Офицеры, отводите бойцов!

Он слышал голос Рашковского, который снова пытался поднять своих в атаку, но бойцы тоже поняли всю губительность этой затеи, залегли и, повинуясь командам Громова и инстинкту самосохранения, начали отползать к воронкам, за камни, в овражек…

— Куда? Какого черта?! — воспротивился Рашковский, тоже залегший за камень. — Смять их! Выполнять приказ!

Однако в доте поняли маневр Громова и, как только пехота отползла, снова заговорили орудия «Беркута», ожили пулеметы. И хотя, выпустив по пять-шесть снарядов, пушкари вынуждены были перенести огонь на реку, где от противоположного берега готовилась отойти новая волна десанта, пулеметы буквально втиснули оставшихся фашистов в окоп, не давая им высунуться. А это уже была совершенно иная ситуация. Совершенно иная. Вот теперь не грех поднимать людей.

— По одному! — скомандовал Громов. — Короткими перебежками! В атаку! — И первым сделал бросок к берегу.

Поняв, что им не удержаться, остатки десанта начали выползать из окопов, отходя к самой воде, за спасительные обрывы. Однако новый залп орудий накрыл их и там.