Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Рассвет. Часть вторая - Вера Камша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, – отрезал Лионель, – вы вернулись на службу, и вы будете служить.
– Монсеньор, я думал, что я потерял дочь.
– Вы ее потеряли, причем дважды. Гизелла фок Дахе, – тварь, я называю тебя по имени, так покажись! – стала убийцей и умерла. Ваша дочь – выходец, последовав за ней, вы станете таким же и погубите все семью.
Для начала – семью, потом круги пойдут дальше. Уведенные – Королева холода не в счет – подчиняются тем, кто их увел, и действуют словно в полусне. Полковник будет скулить под окнами родни и друзей без злого умысла, как пьяный, что прибрел в знакомый дом. И его пустят и пойдут за ним, как он сам брел за дочкой, ничего не соображая… Поэтому фок Дахе уйдет или на Цитадельный мост, или в Рассвет. Сразу и навсегда.
Полковник, словно кого-то отстранив, шагнул вперед:
– Никогда! Я не причиню им … Я их не трону!
– Причините. – Пусть подойдет ближе. – Вы просто не сможете иначе. Семья пойдет за вами, как вы пошли за своей кровью. Слепо.
– Я… Я шел. Да, я шел… Иначе я бы помнил, что сказал Францу!
– Так звали вашего денщика?
– Да… То есть как «звали»?!
– Возможно, он пытался вас остановить, а возможно, слишком любил, чтобы уснуть и не слышать, как вы уходите в смерть. Вы этого не помните, я – не знаю, однако ваш Франц потерял человеческий разум и обрел крысиный. Это тоже сделала ваша дочь.
– Нет… Она не хотела! Господин маршал, поймите же! Я верю, что она мертва, я вижу, что она мертва, но есть же жизнь вечная! Гизелла все поняла, испугалась, теперь я ей нужен. Монсеньор, ради Создателя… В память вашего отца, он мог меня помнить по Лауссхен. Умоляю, примите мою отставку! Я понимаю, что умру, но я не хочу умереть дезертиром! Клянусь, моя смерть никому не повредит.
– Даже вашей жене? Она уже лишилась двоих сыновей, теперь потеряла и дочь. Вы готовы добавить ей еще одну беду? Вы упомянули моего отца. Что ж! Моя мать, та, которую я помнил с детства, мужа не пережила, нам с братьями в спину смотрит другая женщина. У нее есть все, кроме счастья, у вашей супруги не останется ничего, кроме беды.
– Создатель… Агата. Как я мог забыть о ней?!
– Она не плакала под вашей дверью.
Думает. Нет, не думает, слушает… Такой долгожданный дочерний лепет. Агата далеко, с внуками, со вдовой невесткой, а Гизелла тут. Одинокая, несчастная, испуганная, будто не она осыпала отца бранью и нанимала убийц. Эта… Люцилла? Да, именно так, Люцилла тоже плакала и жаловалась, хотя прежде только пакостила. Госпожа Арамона не устояла – устояли решетки Багерлее, а здесь стоять им с Арно.
– Сударь… – звонко выкрикнул брат. – Гизелла больше не одна. Я ее провожу… Я ее понимаю, вы – нет. Ли, я скоро вернусь, только до церкви дойду.
– С дочерью пойду я. Это мой долг… Моя вина! Гизелла… Не говори так! Я пойду с тобой, чтобы ты… Чтобы ты не вернулась за матерью. Теньент, не смейте!
Ли не вмешивался, спор был бесполезен. Эспера вернула полковнику волю, но он решил уйти с дочерью. Братец воли не терял, но, похоже, все забыл, вывод – одна эспера двоих не защитит, а ты… Ты, если не ошибешься, защитишь провинцию, но не этих двоих. Уступать не собирается никто, отпускать нельзя никого, но полковника – больше.
– Монсеньор, я отказываюсь от звания, – отчеканил фок Дахе. – И от пенсиона!
– Лионель, я скоро!
– Птиченька, я с тобой. Теньент, вы не вернетесь!
– Кляча твоя несусветная, я что, в Эйнрехт собрался?! Тут шагов сто, не больше…
Полковник не противник, но он должен остаться в сознании, а малыш до церкви не дойдет. Даже если сам станет хромым полковником, генералом, маршалом… Лет через двадцать. Только б не дернулся, а рука не дрогнет. Пуля – брату, а фок Дахе придется скрутить.
– Да, Монсеньор! – старик увидел пистолет и радостно сверкнул глазами. – Да! Расстреляйте меня, как мою дочь, и мы уйдем вместе. Навсегда. Я – дезертир, я признаю свою вину полностью и согласен с приговором. Прошу разрешения умереть с открытыми глазами. Где встать?
– У стены. – Пусть встанет, тогда удастся свалить Арно и схватить этого… исполненного вины. Придд не промешкает, только бы от него без эсперы был прок. К кошкам! Через пару часов мертвая дрянь всяко уберется и очнутся караульщики.
– Ли, зачем?! Я же за него…
– Отойдите, теньент, так нужно. Птиченька, это быстро! Да ты же знаешь… Монсеньор, я готов.
4
Ли все же свихнулся. На пару с фок Дахе. Ну не хочет старик больше служить, и ладно, свое он давно отдал! Только брата не остановишь и не убедишь, остается полковник.
– Гизелла, – шепнул виконт, – скорей! Скажи отцу, что не хочешь, чтоб он шел с нами.
Кудлатая головка согласно кивнула.
– Ты мне не нужен! – выкрикнула девушка. – Ты уже жалеешь… О своей армии и своей халупе! Ну так оставайся и думай. Я, может быть, вернусь за тобой. Может быть… Мне холодно, надо спешить!
– Накинь мундир, – велел Арно. – Тебе точно нужно именно в эту церковь? По дороге в Старую Придду их полно, куда хочешь, туда и зайдем.
– Нет… Я там тебе все скажу. Только там… Здесь они, здесь холодно. Тебе скажу, ты поймешь… Они – нет, мы им не нужны, у них свои забавы… Твой брат такой жестокий, а мой отец глуп. Твой брат тебя спасать не будет, мой отец меня предал… Идем…
– Ах ты ж мармалюца хренова! Ну, зараза! – Арно не понял, кто его схватил. Уж точно не рысью прыгнувший на фок Дахе Ли. Хватка у чужака была железной, а дикая боль в руке не давала вырваться. Арно мог только смотреть на замершую в шаге от него девчонку. Он так и не успел ее закутать…
– Я вернусь, – губы Гизеллы дрожали. – Если ты меня не забудешь. Не забудешь?! У тебя есть все… У меня ничего… Меня предали, а тут так холодно… Я боюсь… Ты меня забудешь. Я тебя никогда больше…
– Я не забуду!
– Не забу…
– Заткнись, холера, четыре молнии тебе в сердце!
– Ты грязный… Грязный!
– Сама хороша! – Что-то колючее и холодное тычется в шею, лезет за шиворот, царапает. Не железо, какой-то хворост. Ли держит бьющегося полковника, Гизелла, сжав кулаки, кричит на того, за спиной. Кляча твоя несусветная, зачем так-то уж?!
– Да хоть лопни! – огрызается невидимка. – Дохлятина.
– Ты… Я тебя…
– Ори, ори… Не хочешь рябинки, птиченька?
Боль в руке заставляет согнуться, смотреть на свои сапоги и чужую тень то ли в венке, то ли в плоской лохматой шапке. Кричит, рвется к дочери полковник, визжит и сыплет проклятьями сама Гизелла. Она даже на Валентина так не орала, вот ведь злое место! И ведь знал же, что умерла, точно знал и… забыл!
– Пустите меня к дочери, – молит фок Дахе. – Я заберу ее! Навсегда…
– Нет.
– Ненавижу!.. – отчаянный девичий крик больше не трогает, наоборот… Как же мерзко, когда столько ненависти. И к кому? К старику, готовому для нее на все.
– Больно же, – бросает Арно непонятно кому. – Я этой …больше не защитник, так что хватит меня держать!
– Рановато, – фыркают из-за спины, но боль отпускает, теперь можно поднять голову, взглянуть перед собой. Полковник уже не бьется, просто плачет как маленький, обмякнув в руках Лионеля. Гизелла все еще что-то орет, лохматая фигурка дергается, будто марионетка, и больше не кажется ни хрупкой, ни трогательной. Грязные слова сливаются в какой-то дурной шум, и в такт ему дышит, на глазах покрываясь пятнами, растерявшая серебро стена.
5
Теперь Ли ее почему-то и видел, и слышал. Кудлатая полуодетая девица выплевывала оскорбления, с ее точки зрения, несомненно, убийственные. Выходило не хуже, чем у торговки рыбой, только чем громче визг, тем короче зубы. Молчащая пустота может быть страшной, вопящая – никогда, но как же вовремя объявился Уилер!
– Ведите теньента на мост, там отпустите, не раньше.
– Слушаюсь. – «Фульгат» в венке из рябины и с рябиновой же гирляндой на шее словно выскочил из пасторальной мистерии, только у него не забалуешь. Остается полковник, бедняга вовсе плох, но, к счастью, мелок. Не сможет идти, придется взять на руки, вряд ли он тяжелей Селининой матушки.
– Идемте, фок Дахе. Можете?
– Да, модседьор… – Полковник жалко всхлипнул. Мужчинам заказано плакать потому, что это зрелище вынесет не каждый. На кровь смотреть как-то легче… – А ода… Ода де явится к Агате?
– Сегодня уже нет, – если только по соседству кого-то должным образом не убили, но это было бы слишком. – Счастливо бесноваться, сударыня.
– Ты свое получишь, – зашлась в прощальном вопле девица, – чума белобрысая!.. Я… тебя…
Желающих сотворить с графом Савиньяком что-то скверное хватало, высказывавших свои пожелания вслух было заметно меньше, это могло бы вызвать уважение. Если б дочка полковника нашла подходящие слова. Не обязательно приличные, но подходящие. Увы, брань Гизеллы была еще глупей эпиграмм Понси и колиньяровских обличений. Лионель поволок тщившегося подавить рыдания полковника к воротам, и тут же в них вцепился лунный луч. Что-то ясно блеснуло – не пуговица. Адрианова звезда! Так вот почему фок Дахе очнулся, а братец одурел… Да и ты тоже: не заметить, не понять, что сделал Арно, надо суметь, хотя уснули же люди Придда. «Спруты»! На посту!