Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

– Так ты долго не протянешь.

Вот и все, что он ей сказал.

Роза сделала вид, что ничего не услышала, но на самом деле у нее заныло в груди: в четырех деревнях ходило немало историй о женщинах, у которых отбирали детей, потому что те были не в состоянии о них позаботиться. С ее семьей такого не случится.

Патрицию на время доверили кормилице, у которой по-прежнему хватало молока на всю деревню – кроме дочери Сельмы и собственного ребенка, Тина вскармливала еще двух новорожденных. Она жила на другом конце деревни, ближе к горе, но Роза постоянно ходила туда-сюда, чтобы побыть с Патрицией и, как она говорила, дать той ощутить запах семьи.

– Как коровы поступают со своими телятами? Они всегда держатся рядом. Вот и младенчиков нужно прижимать к груди, чтобы они чувствовали родную кровь и не забредали далеко.

Когда родилась Сельма, Роза несколько дней пролежала с ней в постели. А сейчас не могла понять, что не так с ее дочерью, раз та не хочет каждую минуту проводить с Патрицией.

Малышка была крепкой и энергичной; всякий раз, когда Роза брала ее на руки, Патриция наблюдала за ней так, как будто уже знала – по запаху или нет, – что это ее бабушка. Иногда Роза просила Фернандо сходить с ней, но ему эти визиты давались тяжело: Тина кормила детей грудью на улице, во дворике перед домом, или в гостиной с открытыми дверями, чтобы все в Сан-Ремо знали, что она выполняет свой долг, и никто не вздумал увильнуть от оплаты. Фернандо становилось не по себе от вида ее обнаженной плоти, и каждый раз, когда Роза говорила: «Погляди, как твоя племянница ест, она же сущий ангел», – он не знал, смотреть ему или отвернуться. В итоге, когда Роза собиралась к кормилице, Фернандо убегал и прятался. Однажды днем в поисках убежища он оказался на втором этаже харчевни, где находилась его сестра. До этого момента ему говорили, что лучше оставить ее в покое, что входить к ней в комнату могут лишь женщины, а из мужчин – только Санти. Фернандо повиновался, привыкнув серьезно относиться к приказам женщин. Однако, поднявшись по лестнице и увидев сестру, он почувствовал себя виноватым из-за того, что не пришел раньше. Сельма лежала бледная, худая, с ввалившимися щеками и волосами цвета соломы, глядя тусклыми глазами на закрытое окно. Первым делом Фернандо распахнул створки. Он знал, что Сельма любит свежий воздух, и не понимал, о чем думали остальные, когда оставили ее взаперти. Он присел на краешек кровати.

– Твоя дочь черненькая, вся в меня. Уверена, что это ты ее родила?

Сельма указала на журналы, лежавшие на столе в нескольких метрах от нее.

– Почитай мне немного.

– Сейчас не время. Тебя ждет муж, мама сходит с ума. Разве ты не хочешь увидеть ребенка?

Сельма смотрела на брата так, словно не понимала, что он ей говорит.

– Можешь сделать так, чтобы часть двора снова была только моей?

Фернандо ласково погладил ее – и содрогнулся, почувствовав, что ее кожа была грубой и холодной, будто у ящерицы.

В ту ночь Патриция так крепко заснула в постели Розы, что у той не хватило духу отнести ее обратно к кормилице. Однако посреди ночи девочка проснулась голодная, плача навзрыд, и казалось, что она задохнется прежде, чем ее отнесут в другой конец деревни к Тине. Розе надоел ее крик, она сунула девочку Сельме и заставила дочь открыть глаза.

– Ты нужна своей дочери. Пошевеливайся, веди себя как мать, и увидишь, что молоко появится.

Веди себя как мать. Поддерживай головку. Покорми ее. Вереница приказов хлестала Сельму по щекам, и она не знала, что делать. Она смотрела на свою дочь, красную от плача, мокрую от пота и слез. Из голодного ротика капала слюна. Роза схватила Сельму, расстегнула пуговицы ночной рубашки, чтобы высвободить грудь, потому что была уверена – молоко у нее есть, просто дочь не хочет потрудиться и выдавить его из себя. Найдя сосок, Патриция словно бы тоже начала драться с Сельмой – так сильно она его сжимала, царапала и никак не могла взять. В конце концов новорожденная поняла, что еды нет, и принялась кричать еще отчаяннее. Сельма смотрела на ребенка, дрожа и сдерживая слезы, пытаясь мысленно убедить себя, что этот детский плач – выдумка, что все это происходит не из-за нее. Но перед глазами маячило красное лицо дочери и горящий взгляд матери. Роза помнила, что новорожденные могут умереть от разрыва сердца, и поэтому забрала Патрицию. Однако окатила дочь безмерным презрением.

– Из всего, чему ты не смогла научиться, это худшее.

Во время этого переполоха Фернандо ходил взад-вперед у двери харчевни, пока не протоптал канаву. В конце концов, расстроенный, он ушел на задний двор. Точнее, туда, где двор когда-то был. Всю ночь он перетаскивал инструменты и сгребал в кучи мусор. Он расчистил пространство между задней дверью харчевни, входом в свои комнаты и домом, куда сестре предстояло вернуться к Санти. С первыми лучами солнца, когда все было убрано, Фернандо понял, что места больше, чем он ожидал. Он сходил к ручейку, куда Себастьяно Кваранта водил детей ловить угрей, и принялся возить в тачке гладкую белую гальку, которой засыпал голую землю во дворе. Так он проработал до позднего вечера – копал почву, прерываясь только затем, чтобы попить. За следующие несколько дней он обошел все четыре деревни в поисках хорошей древесины. Не чувствуя усталости и не слушая мать, которая твердила, что и он сошел с ума, Фернандо принялся делать деревянное кресло. Однажды утром он в одиночестве отправился к Пряхе, чтобы спросить, нет ли у той готовой подушки, которую он мог бы купить, так как его сестра Сельма больна, тяжело больна, и ей нужно удобно сидеть на свежем воздухе. Швея посмотрела на него как на дурака. Именно так он себя и чувствовал в ее присутствии.

– С кем вы, по-вашему, разговариваете, Кваранта? У меня тут не лавка старьевщика, а швейная мастерская.

Через два дня в харчевню пришла девушка с косами ниже пояса и спросила Фернандо Кваранту; краснея, она вручила ему сверток из шуршащей бумаги, похожей на бумагу для выпечки. Когда он разорвал обертку, внутри оказалась мягкая синяя подушка, расшитая цветами и голубками. Фернандо умылся, побрился и надел чистую одежду.

– Я приготовил тебе подарок. Но ты должна встать с постели и пойти со мной.

Сельма поднялась на нетвердые ноги, но лишь потому, что доверяла Фернандо – и только ему. Она накинула теплую шаль прямо на ночную рубашку, которую Роза меняла ей каждые три дня, ворча и нервно царапая дочь. Брат поддерживал ее, чтобы она не упала на лестнице.

Подарком оказался задний двор. От его прежней площади осталось меньше четверти, но он был расчищен от жестянок, инструментов и грязной посуды. Под ногами не клубилась застарелая пыль, а блестели белые речные камушки. Кресло из орехового дерева было обращено к горам. А на нем лежала подушка, которую, конечно же, сшили портнихи Пряхи.

– Садись, если хочешь.

Фернандо помог Сельме опуститься на мягкую подушку. Рядом с ней он положил вышивание, заброшенное несколько месяцев назад. Сумел убедить ее выпить стакан молока с размоченным хлебом. И остался рядом с сестрой, безмолвно глядя на горы. Уже второй раз он ждал, пока она поправится.

Через неделю Сельма сняла ночную рубашку, переоделась в платье и стала плотно есть раз в день. Она проводила все время во дворе, но не шила, просто смотрела, как клубятся облака, и слушала журчание воды в ручье.

Однажды днем появился Себастьяно Кваранта.

Ветер нес с севера на юг широкие листья пушистого дуба и заостренные – каменного. Теплые солнечные лучи, падая на Сельму, расслабляли и убаюкивали. Она закрыла глаза. Потом снова открыла. К ней медленно шагал отец. Он шел от ручья, босиком, в подвернутых холщовых штанах. Одет в простую деревенскую одежду – веревочные подтяжки, рубашка навыпуск, шляпы