Третья пуля - Стивен Хантер

Суэггер держал пистолет в руке, опущенной вдоль правой ноги, маскируя это за комически преувеличенной хромотой. Заслышав рёв, он, не теряя времени ни на удивление, ни на сожаление, ни на нерешительность, своим отточенным движением убийцы — красивый, мужественный и истинно американский стрелок— мягко и легко повернулся и таким же лёгким, плавным движением вскинул пистолет со скоростью, которой не было места во времени, а его подсознание привело мушку точно в середину лобового стекла с водительской стороны. Два выстрела грохнули один за другим в десятую долю секунды, а отдача не была настолько быстрой, чтобы опередить второе нажатие на спуск, так что две вспышки на конце дула слились в одну, а две горячие гильзы были выброшены с казённика на восемь дюймов в сторону. Лобовое стекло моментально расцвело сеткой микротрещин, машина ушла правее, подпрыгнула на бордюрном камне, врезалась в стену здания[66] со звуком рвущегося металла, опрокинулась набок и со скрежетом поехала по тротуару, лёжа на своём красивом, гладком чёрном боку, разбрасывая мелкое крошево дорожного покрытия и испуская снопы искр, рассыпав витринные стёкла первых этажей в осколки. Капот её загнулся и перекрутился как лист горящей бумаги, и, наконец, она остановилась, став кучей металла в облаке бензиновой вони и клубов пара и дыма, которыми исходил двигатель.

В наступившей тишине Суэггер вернул пистолет в кобуру и схватил мобильник.

— Мемфис, — тут же донёсся ответ.

— Я на углу Элм и Норт-Маркет. Он справа на тротуаре валяется, граждане не пострадали, всё чисто. Быстро пришли сюда людей и вытащи меня из этого города.

— Что с ним? — спросил Ник.

— Мешок для трупа возьмите, — ответил Суэггер. — И швабру.

Часть 2

Mосква. «А вот что — никак не понять»

Глава 8. Москва

Идеальным, утопическим вечером парк посреди Украинского бульвара был полон прогуливающимися парочками, проказничающими детьми, обнимающимися влюблёнными, брешущими собаками и теоретизирующими интеллектуалами. Все они лучились счастьем людей, довольных собою и тем, что они находятся именно здесь и прямо сейчас. Господствующей чертой в них было ощущение: жизнь прекрасна! В наступающих мягких сумерках загорались фонари, поставленные скорее для красоты, нежели с какой-то практической целью — поскольку в этом городе практически не было преступности, никто не страдал от безработицы и налоги были невысоки. Сгущающаяся темнота скрывала строительное безумие экскаваторов, бульдозеров и подъёмных кранов: при свете дня Москва перестраивала себя, наверное, в тринадцатый раз за свою долгую, сложную историю, в этот раз дав выстрелить капитализму — пусть даже жителям и приходилось с трудом пробираться через стройки и искать пути вокруг них, ловко уворачиваясь, чтобы не быть раздавленными либо случайной строительной машиной, либо угольно-чёрным, сверкающим «Феррари», проносящемся по брусчатке со скоростью под девяносто. Каменные и стальные фигуры в серых шинелях и напоминающих створки раковины моллюска касках времён Второй Мировой со старыми коммунистическими томмиганами, имевшими приметные вентилируемые стволы и гангстерские магазины-барабаны на семьдесят один патрон, высящиеся на пятнадцать футов вверх через каждые один-два квартала, безмолвно взирали на всё это, словно не будучи уверенными: это ли они защищали и эту ли жизнь они сделали возможной, сражаясь и умирая?

Окружённый девятиэтажными высотами жилого комплекса с адресом: Кутузовский проспект, дом семь и угнездившийся под деревьями ресторан «Хачапури» работал на полной мясной скорости. Это место специализировалось по кускам животных, насаженным на палочки. Они подавались хрустящими и блестящими от жира, вытопленного из них открытым огнём — куски чистого протеина, чей аромат наполнял воздух и вызывал в памяти картины казацких лагерей вдоль Дона, отдыхающих после целого дня сражения с царской пехотой где-нибудь в 1652 году. Ресторан сам по себе имел казацкое свойство, поскольку располагался в палатке на открытом воздухе недалеко от кухни и бара в отдельном здании, отделённом пешеходной дорожкой и служил местом сбора подрастающего поколения, ищущего пропитания, водки и общения, которые он исправно предоставлял.

Суэггер не стал пить водку, зная, что очнётся в Сибири с женой-узбечкой, девятью детьми и новыми татуировками. Не был он и голоден, хотя аромат мяса взывал к каким-то первобытным инстинктам в нём. Товарищество же, которого он искал, было особенного рода.

Он сидел в баре один, потягивая «коку», как в этом столичном городе называли Кока-колу и поглядывал на прохожих настороженным глазом, однако же не углубляясь в детали. Что-то сдерживало его: наверное, история. Как его собственная, так и история его страны и его культуры. Было трудно поверить: его воспитывали в ненависти ко всем этим людям, а они оказались такими красивыми, энергичными и счастливыми. «Отлично, парни,»— подумалось ему, — «что мы не взорвали вас в ядерную труху где-нибудь в 1977 м. Это было бы большой ошибкой».

Шёл его второй день в Москве. Первый он провёл, слоняясь по Красной площади, на которой находилась его гостиница — «Метрополь» — и по окрестностям, в качестве первого впечатления получив ошеломление от той чистой радости, которой был наполнен этот город — пыльный, обветшалый, но всё ещё стоящий на своём посту после восьмисот шестидесяти пяти лет службы. Ряды сурово выглядящих сталинских жилых домов, полных древней памятью о слезах и убийствах, сдались вторжению торговли на первые этажи и нашествию хвастливых, кричащих вывесок и плакатов с изображениями самых разных товаров, всевозможных роскошных автомобилей, духов и модных дизайнеров, что только были известны людям. По крайней мере в семи точках горизонта небо пронзали новые Далласы из стали и хрома, господствуя над пятиэтажной плоскостью ныне павшей к их ногам коммунистической реальности. Это был настоящий город золотой лихорадки, хоть и бывший одновременно тысячелетним залом кровавой славы, и Суэггер не мог свыкнуться с ритмом этого места.

Но тут он увидел ту, кого ждал. У неё была внешность ловкого, цепкого журналиста без намёка на претенциозность и напыщенность и лишь лёгкая ирония играла в её взгляде из-под стрижки в американском стиле. На ней были брюки и чёрная футболка, как позволяла тёплая погода и среди местных она смотрелась вполне органично.

— Мисс Рейли? Я Суэггер.

— О, — сказала она, — великий Суэггер! Рада встретить героя.

Рукопожатие, милые улыбки, лёгкое замешательство.

— Я просто старый козёл, пытающийся усидеть трезвым посреди всего этого картофельного сока, — ответил он.

— Действительно, русские отменно выжимают картошку. Давайте присядем.

Боб проследовал за ней к посту метрдотеля, который провёл их сквозь палатку мимо семейных и офисных компаний — пьющих, смеющихся и плотоядных людей — к маленькому столу на самом краю заведения, из-за которого открывался вид на простор обширного парка, заполненного отдыхающими гражданами и прогуливавшимися как на двух, так и на четырёх ногах.

— За тобой не следили? — спросил он.

— Удивительно, никто раньше меня об этом не спрашивал. Нет, не думаю. Русские больше не следят за американскими журналистами. Теперь их больше интересует как денег заколотить.

— Я так и слышал. В Москве всё продаётся.

— Что угодно, — согласилась она.

— А как насчёт аренды? Скажем, я бы снял Лубянку на ночь.

Она рассмеялась:

— Удачи. Должно быть, у тебя есть знакомые олигархи.

— Поскольку я не знаю, кто такие олигархи, то не знаю, знакомы ли они мне. Кто это, кстати? Слово я видел в англоязычной газете.

— Богатеи. Магнаты, миллиардеры, скупают всё, что захотят. Главным образом бывшие офицеры КГБ. Они были друзьями Ельцина в 93 м. Когда он разрушил государственный экономический аппарат, они проложили себе дорогу наверх и прибрали весь пирог к рукам, в короткий срок сказочно разбогатев. Теперь они ездят на золотых лимузинах, женятся на стюардессах, покупают спортивные клубы в Америке, пытаются попасть на шестую страницу[67] и заведуют всем, что здесь есть. Абрамович, Крулов, Алекперов, Вексельберг, Иксович.[68] Один из них женат на дочери Ельцина, кстати. Уилл и я писали про них. Петонин, Таркио, ещё некоторые — не помню.

— Имена я всё равно забуду, но звучит достаточно обычно. Обычно дела в столицах так и делаются. Рад, что встретилась со мной.

— Как бы я отказалась? Проверив немножко, я поняла, что если слухи хоть наполовину правдивы — то это всё равно что встретиться с Джоном Уэйном,[69] Тедом Уильямсом[70] и Оди Мёрфи[71] в едином человеке. Да и твоя дочь сказала, что ты настоящий плюшевый медведь.

Эту встречу с Кэти Рейли, московским корреспондентом «Вашингтон пост», организовала Никки, его дочь, телевизионный журналист, работающая в Вашингтоне.