Слепой поводырь - Иван Иванович Любенко

— И вы опять абсолютно правы.

— Стало быть, вы расследуете это смертоубийство, как судебный следователь, или полицейский?

— Следователь и полицейский получают за это жалованье, а я ищу злоумышленника совершенно бесплатно. К тому же, частный сыск в России запрещён, и мне приходится держать собственное расследование в тайне.

— А что вы будете делать, когда найдёте убийцу?

— При наличии надёжных улик, я сообщу о нём властям.

— Зачем это вам? — спросил Вельдман и впился глазами в собеседника.

Клим улыбнулся.

— Это что-то вроде охоты. Только вместо зверя — душегубец.

— Вы откровенны. И это хорошо. Я тоже буду с вами честен. Знаете, в моём ремесле шестьдесят процентов обычной внимательности и только сорок — уникальные способности проникать в дебри чужих мыслей… Уверен, что вы ничуть не уступаете мне в наблюдательности. Главное, не торопитесь, и не делайте поспешных выводов. Взвесьте все «pro et contra»[31], и уж потом решайте чью-то судьбу. Все ошибаются, и даже я… Но сегодня я совершенно случайно прочёл мысли одного человека…

Вельдман не успел договорить, как в уборную ворвался незнакомец калмыцкой внешности лет тридцати, в костюме тройке, с пышными усами, но без бороды. В щели приоткрытой двери мелькнуло напуганное лицо капельдинера.

Потрясая кулаками, он прокричал:

— Как смели вы, сударь, перепродать моё выкупленное на год место?

— Не пойму, о чём вы?

— Почему полицмейстерская жена заняла мою ложу?

— Откуда мне знать? — развёл руками «кудесник». — Я не кассир. Я экспериментатор.

— А я Уланов! Может, слыхали?

— Не имел чести.

— Я нойон Большедербетовского улуса, — гневно выпучив глаза, отрекомендовался незваный гость.

— Кто, простите?

— Нойон! — топнув ногой, повторил визитёр.

— Хорошее имя, — согласился магнетизёр.

— Это не имя! — краснея от злобы, прорычал Уланов. — Это титул. Он равен князю.

— Возможно, — пожал плечами Вельдман. — Но я князя к себе не приглашал.

— А мне без разницы! — подперев руками бока, изрёк скандалист. — Признайтесь, это вы дали указание впустить в мою ложу полицмейстершу? Ну! Отвечайте же!

— Помилуйте, сударь, я этим не занимаюсь. Моё дело — выступление перед зрителями. Насчёт ложи вам лучше справиться у моего антрепренёра.

— С ним я тоже разберусь, но потом… У нас, чтоб вы знали, таких как вы бьют палками!

— Мне нет дела до ваших туземных обычаев, — встав со стула, изрек Вельдман. Шагнув к двери, он приказал: — Извольте покинуть уборную!

— Ах так? — топнув ногой, возмутился Уланов. — Тогда сам пошёл вон! — выкрикнул дебошир и с такой силой толкнул магнетизёра в грудь, что тот, падая, распахнул спиной дверь, оказавшись под ногами капельдинера.

— Полиция! Полиция! — хором закричали присутствующие, а князь-инородец, как ни в чём не бывало, переступив через поверженного экспериментатора, зашагал по коридору.

Клим помог Вельдману подняться.

— Простите, молодой человек, но сейчас я не расположен к разговору, — поправляя сорочку, покряхтывая вымолвил отгадыватель мыслей. — За мной во-вот пришлют экипаж, и я должен подготовиться к новому сеансу — лечить гипнозом дочь местного предводителя дворянства. Поверьте, настроиться на нужный лад магнетизёру не так просто. Загляните ко мне завтра. Я предупрежу, чтобы вас пропустили. Назовите только фамилию. Насколько я помню, вы Клим Ардашев.

— Совершенно верно. Честь имею кланяться, — вымолвил студент и направился вслед за уже исчезнувшим сыном калмыцких степей.

Глава 9

Газетчик

Аполлинарий Сергеевич Струдзюмов — театральный критик газеты «Северный Кавказ» — внешности был самой обыкновенной и возраста неопределённого. Такого человека если и встретишь, то потом и не вспомнишь. Слегка сентиментальное, желтушное лицо казалось болезненным. Под глазами уже образовались мешки. Гладкие, зачёсанные назад волосы, редкие баки и усики стрелкой не добавляли его образу ни мужественности, ни солидности. Он скорее походил на заштатного письмоводителя присутственных мест, или учителя музыки, перебивающегося частными уроками. А если к его портрету добавить серый поношенный парусиновый костюм, застиранную сорочку и штиблеты со стёртыми каблуками, сменные манжеты и совсем не сочетающийся с костюмом пиковый жилет, то можно было прийти к выводу о том, что он снимает скромный флигель за пять рублей в месяц на городской окраине.

Закончив писать статью, Струдзюмов довольно пожевал губами, закурил папиросу и улыбнулся. Редактор Евсеев платил по копейке за строчку, хотя за рекламу драл с коммерсантов по пять. Но Аполлинарий Сергеевич давно научился зарабатывать там, где другим и в голову не приходило. Некоторое время назад репортёр стал иначе относиться к жизни, поняв, что можно из каждого минуса сделать плюс, достаточно лишь уяснить себе, когда следует поставить эту вертикальную чёрточку.

Материал он должен сдать редактору завтра. А сегодня ещё многое надобно успеть. Докурив, он затушил папиросу в пепельнице, свернул три листа бумаги и сунул их во внутренний карман костюма. Отправив туда же карандаш с названием газеты и ластик, Струдзюмов вышел на улицу.

С неба спустилась лиловая тень сумерек. У театра на тумбах пестрели ещё различимые афиши магнетизёра Вельдмана. Сеанс закончился, и публика разошлась. Кто-то отправился в ресторацию, кто-то в общественное или дворянское собрание, а иные прогуливались по бульвару или аллеям городского сада. Дойдя до Казанской площади, Струдзюмов миновал гостиницу «Варшава», повернул направо и остановился у длинного доходного дома. Поднявшись на второй этаж через парадный вход, он постучал в дверь под седьмым номером. Послышались шаги, скрипнул отпираемый замок, и в дверном проёме возникла дама лет двадцати семи в длинном восточном узорчатом халате, доходившем почти до самого пола, и в расшитых шёлком тапочках. Чёрные волосы, убранные заколкой, большие, как маслины, глаза, таившиеся под длинными ресницами; правильный нос, чувственный рот — далеко не полный портрет обитательницы седьмой квартиры. К её образу следовало бы добавить аромат тонких французских духов «Герлен», безуспешно пытавшихся перебить запах табака, и упомянуть о стройной фигуре, спрятанной в уже упомянутый халат.

— Вы как всегда точны. Милости прошу. Входите.

— Благодарю.

— Садитесь в кресло у диванного столика. Там вам будет удобней.

— Вы очень любезны, Сусанна Юрьевна, — вымолвил репортёр, подумав про себя, что прочитанное им в какой-то книге смазливое описание героини «она была прекрасна, как ранее майское утро после тёплого ночного дождя» вполне подошло бы к описанию оперной певицы и актрисы местного театра Завадской. «Господи, — пронеслось у него в голове — неужели есть небожители, которые с ней спят?»

— Может быть, чаю? Или коньяку?

— Коньяку с удовольствием, но разве что всего одну рюмочку, так сказать, для бодрости духа… А то ведь, глядя на вас, робею…

— Отчего же?

— От красоты вашей, Сусанна Юрьевна.

— Шутник вы, Аполлинарий Сергеевич, — с лёгким оттенком смущения в голосе выговорила актриса,