Формула смерти. Издание третье, исправленное и дополненное - Евгений Черносвитов

Когда вожак стаи, старый козел проигрывает схватку с молодым соперником и изгоняется из стаи, он идет на самую высокую скалу, и, спев свою последнюю песню, бросается в пропасть. Несколько ночей нам понадобилось для того, чтобы подкараулить такого козла. А ночи в Чохе – божественные! Звезды и луна такие яркие, что слепят глаза, и так близко от смотрящего на них, что кажется, можно достать рукой! Тишина в горах такая, что давит на уши. А лунное и звездное небо в абсолютно прозрачной сплошной темноте охватывает тебя со всех сторон, а не так, как мы, городские и степные жители, привыкли его видеть – над головой.

Козел появился к трем часам ночи. Мы не услышали, как он запрыгнул на самый высокий участок скалы, так, что стал отлично виден, в освещении луны и звезд. Необыкновенный этот свет в горах Кавказа! Ни луна, ни яркие звезды не имеют лучей. Они освещают все вокруг своим присутствием, делая темноту ночи прозрачной. Козел был от нас на приличном расстоянии. Нас разделяло с ним 3-х километровое ущелье! Но это расстояние совершенно не воспринималось. Он, казалось, был рядом. Мы боялись говорить даже шепотом, чтобы его не спугнуть! Я не знаю, что имел в виду Гомер, описывая песни сирен, и какие муки испытывал Одиссей, привязанный к мачте. Но, один раз в жизни услышав пение горного козла на скале в Чохе, я запомню это на всю жизнь! Потом, в разных городах СССР и Европы, когда я рассказывал о трагедии, я непременно рассказывал и о козлиной песни, которую услышал на горе Кавказа. И, всякий раз я ко мне приходили новые слова, новые эпитеты и сравнения! Вот и сейчас я напишу, наверняка, что-то новое!

В последней, прощальной с жизнью песни горного козла есть все, что способно всколыхнуть даже самую черствую душу и вызвать обильные слезы даже на каменном лице! Я слышал, как плачут горько обиженные дети. Я слышал, как плачет старая женщина, пережившая своих детей, у гроба последнего сына. Я слышал, как плачет молодая женщина, решившаяся на самоубийство из-за измены возлюбленного. Я слышал как плачет молодой сильный мужчина, оскорбленный изменой возлюбленной, мир для которого вдруг стал пустым и холодным. Я слышал, как плачет старик у свежей могилы жены, с которой прожил 70 лет. В козлиной песне, которую древние греки назвали трагедией, все это присутствует. Вселенское горе и все слезы Вселенной, вдруг лавиной обрушившиеся на одного одинокого человека!

Козел, которого мы украдкой и бесстыдно наблюдали с Омаром и Ахмедом, спел свою песню – сколько прошло времени: минута, час, Вечность? – никто из нас не знал! И сразу прыгнул без шума в пропасть. Мы видели, как он падал, переворачиваясь в прозрачной темноте лунного и звездного сияния.

По истине трагичной, по мнению Зигмунда Фрейда, была судьба Моисея и Иисуса Христа. Это он тщательно обосновал в своей последней работе «Моисей – египтянин», которую боялся опубликовать при жизни. Ибо считал, что «даже Англия, приютившая его после бегства из фашистской Германии, откажет ему от жительства». Небольшая, но гениальная по догадкам и с присущей Фрейду железной логикой аргументации, книжка увидела свет лишь после смерти автора. Сейчас ее если и публикуют, то чрезвычайно малым тиражом. Это касается и нашей страны, и всего Зарубежья.

Не трудно увидеть, что первые трагики – Эсхил, Софокл и Еврипид, трагическое считали моментом истины (или, как потом скажут экзистенциалисты начала ХХ века подлинности) бытия человека. Альбер Камю считает, что жизнь человека трагична, ибо первый его шаг на земле есть шаг к смерти. Жан Поль Сартр и Карл Ясперс трагичность человека видят как раз в неподлинности бытия человека. Если же следовать их логике, подлинность вообще трансцендентна жизни. Иными словами, «подлинность еще при рождении человека выпадает из его жизни, как игрушка из люльки» (Сартр). И только в смерти, причем, если эта смерть отвечает всем качествам трагедии, человек обретает и переживает (пока умирает!) подлинность жизни. Действительно, в древних трагедиях, катарсис (состояние очищения, раскрепощения, переживание вслед за этим состоянием всей полноты бытия) у зрителей наступал только во время кульминации трагических событий, переживаемых героем. Зрители-современники Шекспира испытывали катарсис во время спектакля «Отелло», в момент, когда мавр душит свою возлюбленную. Современные зрители скорее испытают катарсис, когда увидят, что арестовывают и всемирно проклинают Яго, придумывая для него жестокую казнь! Действительно, одно дело, когда погибает оклеветанный герой. Другое дело, когда наказывают злодея. Кстати, именно в различии понимания трагического в человеческой природе есть кардиальное различие между Ветхим Заветом и Новым Заветом. Разве трагично распятие Христа, если известно, что для Христа это единственный путь вознестись на Небо и воссоединиться с Богом? К тому же, пока мы не знаем, что Христос есть не царь иудейский, а сын Божий (а это не знали до Воскрешения ни Петр, ни Павел!), распятие его вполне морально и логично, с точки зрения господствующей морали и идеологии подавляющего большинства населения, где он появился и проповедует свои ериси, в том числе и евреев. Самоубийство, единственно, на чем держится образ Иуды, не освобождает, а еще больше напрягает наше сознание. Христос знал, что Иуда его предаст, но не остановил предателя. Иуда, предав Христа, тем самым помог ему встать на единственно возможный путь Вознесения, Воскрешения и Воссоединения (подробнее читай: «Четыре способа оправдания Иуды» Х. Л. Борхеса).

А вот, в «Книге Плач Иеремии» катарсис в гневе и мщении Бога Израилева, жестоко наказывающего за свой народ: «Идите на нее со всех краев, растворяйте житницы ее, топчите ее как снопы, совсем истребите ее, чтобы ничего от нее не осталось;» (27, 4. Цар., 25, 9. Иер. 46, 21). Наверное, правы были Н. А. Бердяев и В. В. Розанов, полагающие, что Ветхий Завет ближе для понимания современному человеку, чем Новый Завет. Так же считал и Зигмунд Фрейд. Прошедшее столетие ничего не изменило в психологии человека.

Трагедия, следовательно, претерпела изменения, соответственно изменениям в моральной ориентации. «Око за око» и «Ударили по левой щеке, подставь для удара правую щеку» – суть двух асимметричных этических ориентаций. Но, и ветхозаветное, и новозаветное понимание трагедии никак не соответствует ее изначальной сути. Трагедия для древних греков, сменивших в культурном пространстве (Ноосфере) древних египтян, явление человеческой природы, а не судьбы. Это непременное событие жизни для каждого человека, дожившего до него. Трагедия эллинов – абсолютно аморальное явление, как аморальна сама природа человека. Перефразируя Ницше, (который, увы, не понимал изначальной сути трагедии), трагедия – «человеческое, слишком человеческое», но, вместе с тем, она «по ту сторону добра и зла». Трагедия эллинов, как явление природы человека, имеет возраст. Для женщины это 30 лет. Для мужчины – 40 лет. Отсюда, смерть ребенка и молодого человека, ни при каких обстоятельствах не может быть трагичной, ибо они не успели узнать, что такое жизнь. Смерть пожилого человека так же не может быть трагичной ни при каких обстоятельствах, ибо они узнали, что такое жизнь. Только умирающий, так сказать, на взлете человек, может пережить трагедию.

30 лет для женщины и 40 лет для мужчины (конечно, имеется в виду биологический, а не паспортный возраст человека). Отсюда, многие глубокие мыслители немного прибавляли к этим годам (например, Л.Н.Толстой считал роковым 45—50 лет), или убавляли от этого возраста (например, Шекспир считал роковым возрастом 35—40). Бальзак попал в десятку, написав роман «Тридцатилетняя женщина». Точно также – Василий Макарович Шукшин, у которого всего герои мужчины, за редким исключением, сорокалетние. Для Гиппократа, кстати, жизнь человека, если переходит за 40 лет, явление личного неблагополучия (неудавшаяся судьба) или нездоровья.