Если Мельпомена выбрала тебя - Ксения Сингер

Встреча была такой, как будто только нас здесь и ждали всю жизнь. Мы, конечно же, понимали, что это счастье от встречи с нами, тоже являлось частью сервиса, но определенное настроение все равно такой прием создавал. В отеле нас усадили в удобные кресла в уютном прохладном помещении хижины, сделанной из тростника. Предложили прохладительные напитки, пока сервировали нам стол. Все было – высший пилотаж. Ни я, ни Рико ничего подобного в своей жизни не только не испытывали раньше, но даже не догадывались о подобном уровне сервиса. После еды нам сказали, что мы можем отдохнуть, если хотим, так как наша комната готова. Наши вещи уже там. На этот раз у нас была не только одна комната на двоих, но и одна, хоть и громадная, кровать, которая занимала почти половину комнаты. Во второй ее части находился маленький бассейн, заполненный водой и сверху усыпанный лепестками цветов.

Сработала привычка недельной жизни в одной комнате без условностей и обуявшая нас эйфория. Мы оба тут же разделись и с благоговением абсолютно голые устроились в бассейне. Потом, лежа на кровати, вдыхая ароматы благовоний, которые дымились по обе стороны ее в чашах, подогреваемых снизу горящими фитилями, державшись за руки, мы находились в состоянии полусна. Мне, полностью расслабившейся и наслаждающейся этими моментами райской жизни, казалось, я парю над действительностью, над событиями этих дней. Вдруг с периферии еще не вошедшей в транс части мозга пробилась простенькая мыслишка, что этого мгновения могло и не быть, как и всех последующих. Я вдруг осознала, что мы буквально висели на волоске от гибели. Мне стало ужасно страшно, когда я представила, что бабушка осталась бы одна с детьми, а Фриди никогда бы мне не простил, даже мертвой, что из-за меня погиб его любимый внук. А как бы страдали бабушка, Ларс, Яков, Юрген, Марта. Слезы у меня полились градом и я начала всхлипывать. Повернувшись к Рико, я увидела, что он ревет тоже. Мой друг, которого я подвергла такой опасности, мой друг, готовый поддерживать меня, не сомневаясь ни на секунду, не раздумывая, показался мне таким близким, таким родным. Как я могла им так рисковать? И в эту минуту не было в мире ближе и роднее никого. Мы с ним обнялись, крепко прижались друг к другу и стали друг друга целовать. Как и почему это произошло, я не могу ответить сама себе. Сознание было выключено. Было ли это обоюдное желание друг друга, которое прошло мимо наших голов, я не могу этого вспомнить. Но когда это произошло, мне вдруг стало так нехорошо и так отвратительно. Я стала скидывать с себя Рико, но он был весь в этой необузданной страсти, где участвовали только наши тела. Он никак не мог унять это ненасытное желание. Это невозможно было остановить. Я увидела его помутневшие полузакрытые глаза, которые мне напомнили Криса. Я собрала все силы и оттолкнула его, встала и вынесла чашки с благовониями на террасу.

Подавленные, обессиленные, голые, мы лежали на этой чужой кровати в этой чужой стране и думали о том, что сейчас каждый из нас предал не только кого-то того единственного, но и себя, но и нашу дружбу. Стало ужасно горько. Было стыдно смотреть друг другу в глаза. Потихоньку и эти эмоции улеглись тоже. Пришло спокойствие, погрузившее нас в сон. Когда мы проснулись, мы пообещали друг другу никогда не вспоминать о том, что произошло вчера, и мы простили друг друга, и поклялись, что это не повлияет никак на нашу дружбу, – мы останемся на всю жизнь верными и преданными друзьями. Но что-то в моем отношении к Рико порвалось. Это, наверное, зарастет, но о шрам этот я всегда буду спотыкаться. И неважно, что в произошедшем была, наверное, виновата больше я, чем он.

Три дня мы носились по острову, как очумелые. Плавали, загорали, лазили по деревьям, пробуя различные фрукты, которые удавалось сорвать с деревьев. Устав до изнеможения, мы плелись в гостиницу, где нам были опять несказанно рады, и вся процедура повторялась, кроме финальной части. Мы знали теперь, как с этим бороться: первое, что мы делали, придя в комнату, выносили эти чаши с зельем на террасу.

На четвертый день приехал Яков. Привез нам письмо от Джоя. У него дела шли успешно по пути выздоровления. В ближайшие дни он уже полетит в Штаты для дальнейшего долечивания, а затем в реабилитационную клинику. Мы тут же написали ему ответное письмо, где опять благодарили его за наше спасение, заверили его в нашей вечной дружбе с ним и пожелали полного выздоровления.

Последующие три дня я и Яков сидели в холле гостиницы до обеда над расчетами, а остаток дня все втроем бродили по острову. Но мысль, начав работать, уже не прекращала свою деятельность и время от времени, прервав созерцание местных красот, мы с Яковом начинали дискутировать и останавливались, рисуя на песке схемы систем сенсоров и программы для их обратной связи.

В какой-то момент я поймала на себе взгляд Якова. В нем была и грусть, и тоска, и отчаяние, и на губах усмешка. Его взгляд, поток его таких сложных эмоций, вывели меня из внутреннего равновесия. Сидя в нашей комнате перед ужином, ожидая, когда Рико освободит туалетную комнату, я подумала, что, может, Якову посоветовать убрать вазу с ароматами из его номера. Но он же не Рико и не Джой. Сам большой, вернее старый, разберется.

Это был наш последний ужин здесь. На следующий день после обеда мы уезжали. Мы кончили есть, нам принесли какой-то необыкновенно вкусный напиток. Яков тепло произнес:

– Итак, друзья мои, сегодня у нас с вами прощальный ужин. Алина, мы должны с тобой еще сегодня посидеть часа полтора-два, подвести итог, чтобы завтра быть свободными. А сейчас я хочу вам передать привет от генерала.

Он протянул нам по кожаной красивой папке с вложенным в нее листом лощеной бумаги, на котором на фоне гербовых знаков и под американским флагом был напечатан текст. В карман, на одной из сторон папки, был вложен конверт. Я пробежала глазами то, что было написано на листе. Содержание меня несколько озадачило.

– Яков, это же не мы способствовали уничтожению вражеских сил. Это камнепад способствовал американской армии. А мне-то их даже жалко было.

Яков смеется:

– Видишь ли, у генерала в распоряжении есть такая статья расходов. Определенная работа по уничтожению неприятеля была выполнена при вашем соучастии. Летели же вы на вертолете, который обстреливался. В конверте чек на десять тысяч долларов. А еще, Алина, тебе от генерала персональный подарок на память.

Он протянул мне фотоальбом, где на обложке было размашисто написано: «Спасибо за смех». В альбоме были фотографии без подписей, да они и не требовались. Фотографии были просто классные. Джой за управлением вертолета, он же, когда медицинская бригада спускает его по трапу, он же в больнице после операции. Рико дает концерт, делает измерения, он же перепуганный у вертолета. Я в разных ипостасях: и за измерениями, и за пультом вертолета, я вылезаю из вертолета с жутко побитой физиономией, мы с Яковом сидим напротив друг друга, нахохлившись, как два петуха. Но самое последнее фото вышибает у меня слезу. Я маленькая, хрупкая, сиюминутная стою на фоне величественной, почти вечной К2. По ракурсу вижу, что фото могло быть сделано только из вертолета, находящегося на плато.

– Яков, кто сделал альбом?

– Да генерал и сделал. Разного фотоматериала у него более чем достаточно.

Через полчаса, как условились, стучу в номер к Якову. Он открывает дверь; на губах опять та же усмешка. У него в номере все иначе. Большой письменный стол, узкая кровать, ни бассейна, ни чаш с благовониями.

– Ты что такая нахохлившаяся? Понимаю, по острову хочется побегать, а тут навязшую на зубах работу делать надо. Прочти для начала очень внимательно это. Нет ли здесь каких-нибудь ляпов или артефактов. Все ли, по сути, правильно написано.

Я пытаюсь углубиться в чтение. Он некоторое время смотрит на меня, мешая мне сосредоточиться. Я не рискую поднять на него глаза, боюсь встретить его взгляд. Потом он смотрит тоже в какие-то бумаги. Через три четверти часа я готова. У меня претензии к двум позициям и трем формулировкам. Пишу мои замечания. Пододвигаю их к Якову.

– Ты поняла, что за документ ты читала?

– Ну да. Это патент.

– Ты стоишь первым автором и поэтому должна определить процентную долю участников, как ты считаешь. Имей в виду, не сейчас, но лет через десять это могут оказаться большие деньги.

Мне стало ужасно тоскливо.

– А ты не можешь сам написать?

– Если ты так ставишь вопрос, хорошо, тебе 95 процентов, а мне 5.

– Ты что, совсем? Хотя бы 50 на 50.

– Ты меня за последнего нахала держишь? Мое окончательное слово 75 и 25. Будем считать, договорились. Переходим к следующему вопросу. Не хотела бы ты поработать в очень престижной фирме в районе Лос-Анджелеса. Я бы взял тебя в мой отдел на очень хорошую позицию вместе с твоей тематикой.

Я стала лихорадочно соображать, как бы смягчить мое категоричное «нет». Он неправильно истолковал мою заминку и стал говорить о возможностях роста, о хорошей зарплате и о прекрасных условиях работы.