Смена - Светлана Павлова

был ближе. Войдя в комнату, обнаружили его у окошка, скучающе ковырявшим в носу. При виде нас он разочарованно протянул: «А, это вы…»

– А ты думал кто? Стасик твой? Собирайся давай, – скомандовала Люся.

– Ого, а че, я свободен?

Ни я, ни Люся понятия не имели, поэтому ответил Антон:

– Это мы сейчас посмотрим. Вставай, пойдем.

Всеволод хоть и не понимал, куда мы его тащим, но был явно рад перемене локации. Только все время спрашивал по дороге: а мы точно не в медпункт? Помнил, бедняга, клизму третьего дня.

Когда мы вошли в другой корпус, Лука сидел в поразительно схожей позе – так же у окна, так же ковыряя в носу.

– О, Севон, а я уже заждался. Думал, ты там сдох.

– Да пошел ты.

– А где конверт-то?

– В смысле где? Он же был у тебя.

– Я его отдал полчаса назад!

– Мне?! Нет!!!

– Говна пакет!!! Тебе, кому ж еще!

Антон предложил им заткнуться и внимательно послушать. Он схватил Севу за плечо и усадил его за стол рядом с Лукой. Только в этот момент я заметила, что тот сидел за шахматной доской. Антон подошел к ней, взял одну из фигур, переместил на соседний квадратик. А потом, обратившись к Луке, сказал:

– Смотри, вот тут зевнул, и все порушилось.

Лука пару секунд поизучал доску, а потом хлопнул себя по лбу.

– Ладно, тут уже неинтересно, – объявил Антон. – Давайте я вам лучше прикол покажу.

Одним движением руки он скинул все фигурки, и те посыпались на пол с громким деревянным стуком. Отобрав оттуда всего пять, разместил их на доске.

– Короче, смотрите. Белые пытаются провести пешки в ферзи, правильно? – спросил и смешно сел на колени, совсем по-детски, подложив ноги под попу. До сих пор так делаю за домашкой.

– Ага, – отозвался Лука, – два хода до превращения.

– Да. Но если ты сделаешь это в лоб, сыграв H7, то кто подключится к защите?

Они галдели на своем птичьем еще минут десять. Я не обращала на них особого внимания, потому как не понимала ни слова. А потом Сева заорал:

– Ты что?! Просрать своего слона под две вражеские фигуры одновременно?

– Ты не ори, а дальше смотри. Допустим, его берет пешка. Тогда белые играют король D3. И тогда у черной пешки нет возможности пройти вперед, чтобы открыть слону диагональ. И тогда эта наша пешечка H…

– Становится ферзем! – снова заорал Сева.

– Точняк. И слон не может подключиться к защите поля H8.

– А если слон нападет? – спросил Лука.

– Тут все равно играем король D3. И тут опять у черной пешки нет хода E4, так как мы уже бьем не пешку, а слона. И вновь нашу пешку никто не может удержать от власти, хе-хе.

Лука и Сева смотрели на доску так, будто им открылся главный секрет мироздания.

– Какой же ты умный, Антоха, – прошептала Люська, поднеся руку к груди, как бездарная актриска.

Вечно она лезет. В-е-ч-н-о.

– Да не, я-то чего? Меня дед научил. А, и это. Увижу еще раз, что сгуху тырите из столовой, – убью. Понятно?

Они мелко закивали.

Так Антон второй раз за день сделал не свою, чужую работу, и сделал ее блистательно. Всеволода и Луку оставили вдвоем до ужина – после того, как Антон взял с них обещание сидеть тихо.

Когда Люська наконец-то убежала к отряду и мы остались вдвоем, Антон спросил:

– Может, поучить тебя?

– Может. – Я равнодушно пожала плечами, хотя на самом деле была готова учиться хоть экстремальной стрижке собак. – Когда?

– Да хоть когда. В беседке давай, после дискотеки. «Бунин» или как там ее.

– Она не «Бунин», она «Брюсов».

– Да какая на хер разница?

Действительно, в тот момент разницы для меня не было. Хоть Бунин, хоть Брюсов, хоть Цыпкин, хоть Юрий Гагарин.

Играть в шахматы тем летом я так и не научилась.

Младший лейтенант Халдыщенко

– Ты что-то светишься прям, Ви. Влюбилась, что ль? – Люська спрашивала и спрашивала без конца.

Люся не могла допустить, чтобы какая-то, даже самая крохотная, новость о моей жизни оставалась в тайне или, что хуже, будет рассказана ей не самой первой. Жадная до деталей, она любила слушать мои истории, подперев подбородок обеими руками, прерывая повествование неуместными вопросами типа «Так я не поняла, вы сосались или нет?», «А он высокий? (богатый, красивый)?», «Зарабатывает нормально?», «А во что ты была одета?» и «Сколько сексов у вас уже было?». Я то и дело чувствовала, что, когда ответ был неэффектный: нет, мы не сосались, среднего роста, он не работает, учится пока, – у Люси будто внутри отлегало. Какие-то недобрые чувства виделись мне за ее тщательным выспрашиванием, а интерес казался деланным от и до.

Не сообщить ей новость первой я имела неосторожность лишь однажды – когда отец отдал мне свой дряхлый Ford, ремонт которого впоследствии здорово истощил мои стипендиальные накопления. На нем я, счастливая, повезла кататься нашу компанию общажных ребят, и компания эта была настолько многочисленна и несовместима с габаритами машины, что та, бедная, просела задом почти до земли и едва ли им не шкрябала. Так мы и колесили по району, орали МакSим и Joy Division, высовывались в окна, особо бесстрашные даже залезли на крышу.

Веселье, не засвидетельствованное в соцсетях, – никакое не веселье, это известный факт. Так подумали многие участники автомобильной феерии, на чьи радостные сториз Люська моментально отреагировала. За считаные секунды она сбежала с важного свидания, после чего истерично распекала меня при всех – за то, что дерзнула ей ничего не сообщить. «Почему? Как ты могла?» – повторяла она сломанным магнитофоном, а я мямлила что-то невразумительное, бессмысленное. Ответ был прост: не сказала, потому что не хотела своим успехом ее – ну, да – огорчить. Сама не замечая того, я стала заискивающей, робкой, обесценивающей все хорошее, происходящее со мной. Ни один вопрос, адресованный ей, не обходился без суетливых оправданий. Я боялась ее подколок, боялась разозлить ее лишним уточнением, боялась ее зубоскальства. Фрейлина, прислужница, придаток, скрытый огромной тенью, – в нашей дружбе (?) я чувствовала себя именно так. Мое существование по сравнению с ее казалось вынужденным, серым, блеклым, лишенным яркости и смысла.

С момента нашего воссоединения прошло больше полугода, но мне было все так же неловко находиться с ней наедине. Наша и без того хлипкая, как бумага для самокруток, связь истончилась, это едва ли можно было назвать отношениями, нет, скорее – бессодержательное, словно выдохшаяся газировка, общение. Нам часто было не