Смена - Светлана Павлова

Люся затягивалась и выпускала дым колечками. Колечки кружились вокруг ее волос, облитых первым утренним светом. Ее любимый фокус, которому я так и не смогла от нее научиться. Спустя две затяжки она наконец сказала:

– Блин, ну вот не зря же селедка снилась!

Да, я и понятия не имела, что творилось у нее в голове.

То ли Брюсов, то ли Пушкин

Вариант один. Первый робкий свет уже румянит потолок. Просыпаюсь, взгляд упирается в синий квадратик форточки: море яркое-яркое, будто нарисованная гуашью картинка. Слабый, не пробудившийся еще толком ветер легонько поддразнивает занавеску, вместе с ним тополиный пух контрабандой попадает в вожатскую. Снова заест глаза. Ладно.

Вариант два. Глаза, склеенные не смытой перед сном тушью и летним дефицитом сна, едва открываются. Голова раскалывается, во рту гравий, птицы разорались как прокаженные. Опять эти дуры не задернули шторы. Ань, выключи будильник, задрал.

Удивительным образом тональность дня менялась от одного лишь полученного накануне сообщения. Писались они в одном и том же виде: без приветствий, без обращения по имени, без знаков препинания. Понятия не имею, куда Антон девал высвободившееся время, но экономил он еще и на буквах: «при» вместо «привет», «пон» вместо «понял», «вт» вместо «вторник».

Не пон ты спишь или че

Го жра

Сег не могу к сож сори

Если бы меня попросили описать Антона в трех словах, этими словами были бы last seen recently. Наши отношения были построены таким образом, что, если инициатором рандеву выступала я, Антон с 99 %-й вероятностью отказывался – по веским, ясное дело, причинам. Или же говорил: «Сег хочу побыть 1». И добавлял потом неведомо зачем: «Ты ок?» Помню, как-то раз мне захотелось с ним поспать – просто поспать, честное слово. И я таки решилась предложить – само собой разумеется, после получаса сочинения индифферентной формулировки и двухсотразового ее стирания. Он ответил тогда, что, видите ли, «не в настре», после чего сказал «го курить».

И зачем мне, спрашивается, было это «курить»? Покурить я и сама могу (все равно сходила, конечно).

Не придумалось лучшего, чем списать случившееся на урок. Мол, любая инициатива наказуема. А потому в ожидании следующих встреч я предпочитала отмалчиваться, без конца блокируя/разблокируя телефон. Написал – не написал, позвонил – не позвонил. Сколько времени? Опять не написал. А времени-то? Полдесятого. Так и сидела, так и сокрушалась: ни сообщения, ни лайка, ни огонечка на сторик с многозначительной пасхалкой, ни малюсенького даже стикера, ты погляди ж. Привычку эту я вынесла и за пределы «Чайки», и пристала она, надо сказать, не слабее курения и кофеинозависимости.

Зыбкость рамок нашего общения не предполагала ни условий, ни просьб, ни претензий. Парень и девушка, роман, встречаться, прояснить статус – это все у других, нормальных людей. Да мы и парой-то в обычном смысле слова не были. А потому никто никому ничего никогда. Нет, не был и не будет. Как там у Пугачевой? Тенью промелькнуть на твоем пути. Ну да, ну да.

За все время, что мы провели вместе, я не высказала ему ни одной претензии, хотя и ранилась буквально обо все. Список царапавших мое сердечко вещей мог бы растянуться до бесконечности.

Ну, например. На мои вопросы Антон обычно безучастно пожимал плечами и говорил «мне это ровно», «не имею мнения по вопросу», «да мне как-то безразлична эта тема». Не думаю, что это была особенная печоринская поза. Ему, наверное, правда именно так и чувствовалось. Ровно. Еще он по понятным причинам просил не оставлять на нем засосов и царапин. Просил вежливо, учтиво (тем обиднее). Я возмущалась и говорила, мол, понятное дело, зачем о таком просить вообще, мол, засосы – это что за подростковая глупость (с удовольствием бы носила парочку таких). Когда он шел в туалет, в телеграме всегда светился онлайн, потому как, наверное, писал жене (ее имя нет-нет да проскальзывало в наших разговорах). На прощание он обнимал меня без жадности, а после секса порой начинал говорить об обыденных вещах, словно обесценивая только что произошедшее между нами. Как-то холодно сегодня. Блин, опять шмотки из машинки забыл достать. Денег на мобилу надо кинуть.

Когда я грустила, он часто повторял: «Будут обижать – не обижайся», и это был, мягко говоря, не тот уровень эмпатии, на который я рассчитывала в тот момент. Он редко подтверждал встречи заранее, чаще накануне, а то и непосредственно перед. «Я освободился, давай через полчаса?» – и только так, из раза в раз. Из-за этого у меня выработалась привычка все время быть на подскоке: из всех выключенных в телефоне уведомлений я сделала исключение лишь для него одного.

Удивительно только, что весь этот анамнез совсем не уменьшал его чар надо мной. Не уменьшали и громкое сплевывание в ванной, и дурацкая манера рассекать по номеру в трусах. Ни капли не раздражали, нет.

Обид, возникавших будто бы нелегитимно, я не показывала. Прятала их, уносила с собой в вожатскую, вымещая злобу поутру на ком-нибудь из девчонок.

Каждая счастливая минута, проведенная с ним, оборачивалась – банально – болью: от осознания, что наша связь конечна и в целом не значит ничего. Проблема заключалась и в том, что эту самую связь мы воспринимали совершенно по-разному. Я придавала значение всему, подбирая за Антоном каждую кроху – привычки, цвета футболок, цифры, словечки, шутки. Даже содержимое его мусорной корзины представляло для меня интерес. Антон же не придавал значения ничему, не фиксировался, все забывал, триста раз переспрашивал, всегда путал место встречи и опаздывал. Кажется, к концу смены он так и не запомнил мою фамилию. Он ничего, ничего про меня не знал, да и не рвался. Я же без конца мучилась вопросами: что он забыл в детском лагере? Бежал ли от неудач? Каково ему, будучи крутым шефом, стругать морковь под начальством Раисы Иванны? Что он за этим прятал? Но про работу он не любил.

Да что он вообще любил? Дотошный в деталях, но скрытный одновременно. С сотней историй и анекдотов наготове. А что там, за броней юмора? Я не знала. Шутки и ирония были привычным обертоном наших бесед, но искренность – никогда.

Если мы не обменивались колкостями, Антон в основном молчал. И молчание это, ясное дело, подкармливало мои фантазии о его невероятно сложной начинке. Не исключаю, что на деле начинка-то была простецкой, но привилегия добраться до нее принадлежала явно другому человеку. Ей. Все-таки есть в