Взрыв - Виктор Михайлович Попов

— Ехать надо, ехать... — твердил Иван Андреевич.

От своего упрямства ему становилось легче, определеннее, и он уже уверовал, осталось немного: для порядка — чего не миновать, прежде чем распрощаться с хозяевами, — поделиться впечатлением от экспериментов Уоткинса и Жака, высказать возмущение по поводу бесчеловечных опытов, тогда — на самолет. Грустно, конечно, тревога в душе от этих экспериментов. И то дело — увидел мало кем виденное, все он запомнит и обдумает. А уж холодная по-ледяному корочка белой простыни на голой груди солдата навсегда останется в сознании. Большего, надо полагать, здесь не увидеть, не услышать.

Разговор не ладился. Гровс сжал пальцы в тугой замок, отчего образовался двойной кулак, и этим кулаком, как высушенной деревянной кувалдой, ритмично постукивал перед собою по столу.

— Слишком большая роскошь для меня — долгое пребывание в гостях, — говорил Иван Андреевич, глядя на руки Гровса.

— А мне кажется, что вы заспешили. Это, конечно, ваше дело, но мне, как хозяину, все же неприятно.

Иван Андреевич не чувствовал неловкости от такого признания.

— Господин Гровс, я не буду кривить душой. Ваши эксперименты на людях я не приемлю. Это — преступно! С научной точки зрения они однообразны. Допускаю и такое: в других секторах, возможно, проводят еще какие-то опыты, но мне их не показывают.

Гровс раскатисто захохотал:

— Признаюсь, я даже не задумывался об этом. Вы — щепетильный человек. Вы правы — про однообразие экспериментов и про существование других опытов. Но зачем они вам? Разве мало того, что увидели? Освойте ту порцию, что была выделена, потом уж за другую.

«Вон как!..» — только и подумал Иван Андреевич. Неожиданно и до невероятности просто согласился Гровс с его догадками. Прямота Гровса немного разоружила. Впрочем, разоружила ли? Если бы Гровс не признался, разве он, Иван Андреевич, перестал бы сомневаться в своих только что высказанных предположениях?

— Хорошю, господин Гровс, берем ту порцию, как вы только что выразились, какая была выделена. Имею в виду теоретические обоснования экспериментов. У господина Уоткинса в качестве примеров — деление клеток соединительных тканей египетских мумий, потом — суслики. У господина Сенье — то же самое. Непонятна такая ограниченность: при схожести главной сути опытов у них все же есть разница, а в объяснении — все под одну гребенку.

— Вон что вас озадачило‑о... — Гровс откинулся на спинку кресла.

— Да, озадачило. Давайте вспомним, господин Гровс, сколько лет прошло со дня первой публикации материалов о жизни клеток соединительных тканей?

— Ну зачем так, господин Петраков?.. Мы с вами знаем, как давно это было. Не надо экзаменовать друг друга.

— Это — не экзамен, а уточнение позиций. Если еще вспомнить давность исследований на сусликах... Что же получается, за прошедшее время ничего нового? Вот вам объяснение. Со мной или не хотят говорить о науке с нынешних высот, или не могут. В любом случае мне здесь делать нечего. Вот, господин Гровс, причина моего отъезда.

— Понимаю. Вопросов больше не задаю. Билет на самолет и машина до аэропорта будут у вас своевременно.

Гровс встал, прошелся по кабинету. На лице по-прежнему багровели пятна, в напряженных шагах — сдержанность и достоинство.

Иван Андреевич готовился раскланяться.

— К вам просьба, господин Гровс. Хотя я и не имел чести быть представленным первому лицу вашего научного Центра, все же передайте ему, пожалуйста, мое возмущение опытами. Об этом я не смогу молчать. Разве допустимо?!

Гровс поморщился.

— Первое лицо бывает здесь редко. Он — слишком большая величина, чтобы торчать на далеком острове. До черновой работы он, так сказать, не снисходит... Технические средства контроля таковы сейчас, что на континенте он ежеминутно в курсе текущих дел. Считайте первым лицом меня. Да разве в этом дело? Для чего нам официальная дипломатия? Проще бы с вами хотелось!

Он с сожалением смотрел на Ивана Андреевича, как на что-то ценное и нужное, что — увы! — уже ускользнуло.

— Вот что, господин Петраков! Давайте на прощание выпьем по чашке горячего кофе. Не возражаете? Или, если хотите, закатим настоящий торжественный обед. Прощальный!

— Спасибо... Зачем такое беспокойство? — нетерпеливо ерзал на стуле Иван Андреевич. («Жаль старика Гровса, видно, не по своей воле попал он в затруднительное положение с этими опытами, со всеми теоретическими предпосылками. Все, что говорили Уоткинс и Жак, — это схема, а уж если действует утвержденная в верхах схема, то вправе ли Гровс нарушить ее?») — Спасибо... Обойдемся без прощального обеда.

— Что вы, господин Петраков! Разве так можно?

Гровс прижал пальцем клавишу серого квадратного микрофона, стоявшего рядом с телефонным аппаратом, закашлялся от охватившей нежности:

— Региночка... Нам кофе... Нет, милая, зайди лучше, тут поговорим.

С дежурной улыбкой, отработанной за время службы официанткой, и внимательным взглядом вошла из соседней комнаты Регина Мартон. Будто не видела гостя и хозяина кабинета, будто ее выставили рядом со служебным столом Гровса как образцовый манекен. Опять Иван Андреевич обратил внимание на ее аккуратную «под мальчика» стрижку, на густые черные брови.

— Создаст же природа такое чудо! — разгорелся взгляд Гровса.

Регине, видно, привычны такие слова — никакой реакции. Стояла и ждала распоряжений.

— Наш гость! — указал Гровс на Ивана Андреевича. — Ты уже видела его, знакома. Господин Петраков кофе желает.

— Вы ошибаетесь, господин Гровс. Я ничего не хочу.

— Полноте!

Настойчивость хозяина была неприятна Петракову, но он не прервал восторга хозяина, пока Регина о чем-то раздумывала, глядя в глаза Гровса, пока четко по прямой уходила в открытую дверь. И когда ушла, спросил:

— Меня кто-нибудь проводит до аэропорта?

— Конечно! — спохватился Гровс. — Извините, пожалуйста, расчувствовался. Вас проводит господин Жак, у него не бывает осложнений с администрацией аэропорта.

Работать Регина умела. Будто ее не было в кабинете, промелькнула бесшумно раз-другой, и на столе дымится кофе, играют светом коньячные рюмочки.

— Прошу вас, господин Петраков, за вашу благополучную дорогу. — Гровс торжественно поднял рюмку.

— Не могу... Так что... не надо с этим коньяком, господин Гровс. Мне бы искупаться в бассейне. Морская вода перед дорогой...

— О чем речь! Сколько угодно... Наслышан о вас, как о большом знатоке по части активного отдыха человеческого организма. Наслышан: все, что вы делаете, делаете с глубоким знанием. Понимаю: бассейн не случайность.

— А как же?!