Взрыв - Виктор Михайлович Попов

Вы, очевидно, слышали о любопытных экспериментах — отдых человека и вода? Это в связи с желанием искупаться.

— Не припоминаю... Интересно... — задвигал рюмочку по столу Гровс.

— Один из них — предупреждаю, это не мой эксперимент — сводится к следующему. Исходные данные: во время сна человек все же устает, он испытывает напряжение от тяжести собственного тела. Ученые сделали кровать-ванну, заполнили ее десятипроцентным раствором соли. В ванне поддерживалась температура человеческого тела. И вот для полного отдыха человека — а он спал в такой ванне в плавучем состоянии — было достаточно трех с половиной часов вместо восьми. Любопытно, не правда ли? Но по такому пути ученые не очень далеко ушли. Прежде всего потому, что в будничной жизни это неприемлемо. Значит, бесперспективно. Представляете, кто-то поехал в командировку... Или кто-то вообще имеет разъездной характер работы, а таких немало... Что же, они должны разъезжать вместе со своей ванной?..

— Представляю, человек в пути, а за ним носильщики ванну тащат... — засмеялся Гровс. — Но в целом, знаете ли, все же что-то есть.

— В моих работах предпосылки другие. И совсем уж не похожи на те, что... в ваших экспериментах. Противоположны! — Иван Андреевич машинально поправил галстук, заговорил резко, будто укоряя Гровса: — Во время сна клетки наши, мышцы должны освободиться от продуктов жизнедеятельности. Лишь после этого человек бывает свежим, отдохнувшим. Но для такого очищения клеток требуется в среднем восемь часов. Много! Я обратился к химии, физике, биологии. Изобрел новые препараты, разработал свою систему. И — получилось. Думаю, что неплохо. Живые клетки значительное время бывают бодрыми, свежими, активными. Отсюда и прямое влияние на продление жизни организма. Это не торможение жизни, а наоборот... Возьмем, к примеру, те же склеротические явления...

— Извините, господин Петраков, — Гровс сосредоточенно смотрел на зажатую в пальцах сверкающую рюмку, — вы добились высокой активности организма. При всем последующем не отмечалось угасания жизнедеятельности. Это именно так?

— Да, вы поняли верно.

— И еще. Означают ли ваши выводы, что можно добиться положительных результатов при выходе организма, скажем, из состояния анабиоза? Понимаю, здесь своя специфика. Но ведь и ваша система, надеюсь, не догма.

— Конечно.

— Вот-вот, это и важно для меня. Значит, результаты ваших исследований надо рассматривать более широко, нежели, скажем, просто ускорение отдыха. Здесь, вижу я, очень существенно повышение жизнедеятельности. А это при наших экспериментах, как, например, с солдатом, интересное добавление. Только не обвинят ли вас ученые круги в том, что вы слишком большую ставку делаете на свою, будем говорить без дипломатии, весьма локальную систему при бесконечно огромной цели — продлении жизни человека?

— Трудно сказать... все может быть. Когда обнародовал результаты действия моей системы, еще не сформированной окончательно, на организм, тогда меня обвинили в шарлатанстве. Теперь-то мы знаем, немало ценного было вообще исключено из медицинской практики по такому обвинению. Ставился под сомнение даже вековой опыт народной медицины.

— О да‑а... — согласно закивал Гровс. — И я пережил это. Однажды я позаимствовал у народа радэ во Вьетнаме способ лечения людей, укушенных змеями. Очень эффективный метод, я хотел внедрить в свою практику. В результате я прослыл шарлатаном. У народа радэ есть такая пословица: «Не управлять женщине слоном, не веять рис мужчине». Мои оппоненты на одной конференции заявили: «Не быть Гровсу слоном, не сорить людям в глаза рисовой пылью». Искажено грубо, а все же главное было сказано. Пришлось отказаться от своего же дела. Иначе неизвестно, как себя повели бы тогда мои друзья по акционерному обществу.

— Вы — ученый и в то же время акционер? — поднял голову Иван Андреевич.

— А чего же в этом необычного? Наука и прибыль в нашем деле рядышком. Это испытано до меня.

— Понятно... Сложности, господин Гровс, в науке естественны. Например, как не считаться с таким фактом. Шарлатанство ли это? У ирокезов, эскимосов и маори на Новой Зеландии роженицы не выкармливают своих детей. Им — молодым — надо работать. Младенцев обычно сдают на руки бабушек. Шаман, он же лекарь, изготовляет снадобье, дает пожилым и даже совсем старым женщинам, и у них появляется молоко.

— Слышал... О-о, сколько в жизни еще непонятного! — живым огнем горели глаза Гровса. — Господин Петраков! Вот бы поработать рядом с вами. Искреннее желание! У нас большая тревога: с этим солдатом ничего не получается.

— Как это — ничего не получается?

— Да, признаем неудачу. В первой стадии эксперимента мы хорошо сработали. Видели, в каком состоянии находится солдат? Это предусматривалось планом опыта. Прошли намеченные сроки, а мы не можем вывести его из такого состояния. Представляете наше положение?

— Меня больше беспокоит положение солдата. Он погибает. Уму непостижимо, как вы могли пойти на такое.

Из узконосого пузатого кофейника Гровс налил кофе, помешивая его ложечкой, удрученно засопел:

— Помогли бы, господин Петраков... Посоветовали бы что-нибудь. Большого труда вам не составит.

— Что вы, господин Гровс! — Иван Андреевич даже отодвинул от себя кофейную чашку, будто окончательно, еще до отъезда, отмежевался от экспериментов научного Центра и от самого Гровса. — Мне надо ехать.

— Хорошо, уедете. — Гровс тоже отодвинул от себя кофейную чашку и взглянул на Петракова: — Но прежде всего хочу показать вам нечто чрезвычайно важное. Это займет немного времени.

Он не стал дожидаться согласия Петракова. Вышел из-за стола, открыл книжный шкаф и вынул пухлую папку, порылся в ней, взял несколько листов.

— На всякий случай, — поднял Гровс эти листы для обозрения Петракова. — Если у вас появятся вопросы...

— Н-ну, если ненадолго... — раздумывал Петраков.

— Идемте, идемте, — торопил Гровс.

По улице они шли молча. Гровс свернул во двор большого дома, остановился напротив длинного многоэтажного строения, похожего на солдатскую казарму.

— Здесь жили строители городка, — указал Гровс на казарму. — Сейчас используем для экспериментов. Прошу вас, — направился он к узкой, плотно закрытой двери.

В темном лестничном колодце Иван Андреевич уловил знакомый запах формалина. Что здесь — анатомичка, лаборатория, больница? Следом за Гровсом он шагнул с лестничной площадки в бесконечно длинное помещение и... застыл.

На всю длину казармы по обе стороны узкого прохода тянулись два ряда железных солдатских кроватей. На них, как по команде заложив руки за головы, лежали мертвенно-бледные парни. Головами — к стенам, ногами — к проходу между кроватями. Ни больничного покашливания, ни осторожного шелеста постельного белья. Пропитанная формалином тишина. Казарма мертвецов.