Сень горькой звезды. Часть первая - Иван Разбойников

Кыкин ронял слова неспешно, зная, что молодой приятель не перебьет. Выбравшись из обласа и нимало не озаботясь отряхнуть приставшие стружки (они не грязь), он направился к попыхивающему прозрачным дымом хилому костерку, над которым на тагане нетерпеливо дребезжал крышкой закопченный чайник.

– Рыбак душу не морит: рыбы нету – чай варит, – пошутил старик, усаживаясь на суковатом чурбане. – Садись, Тольша, чай швыркать. Чай не пьешь – какая сила!

– Чай попил – совсем ослаб, – в тон ему возразил паренек. – Спасибо, я только из-за стола. – Для убедительности он звонко хлопнул по животу.

– Ну тогда так посиди, куда тебе спешить. Поговори со мной.

Спешить, и верно, вроде некуда. В магазин еще успеется, а со старым приятелем и поболтать не грех.

Живет старик один, без людей скучает. Полжизни в тайге один на промысле, а поболтать любит, особенно об охоте и о старинной жизни. Вот охотников его слушать мало, разве что Толя Белов, и то потому, что безотцовщина. У кого ему тайнам промысла научиться, мастерство какое или ухватку перенять? Вот и трется подле чужих мужиков. Нынче по весне, едва лед сошел, срубили Толя с Кыкиным в осиновой гриве ядреную лесину. Осина недаром дерево иудино: в середке всегда трухлявое. Можно целую рощу извести, и ни одной здоровой не окажется. Кыкин хорошее место знает, где здоровые стволы растут. Сплавили Толя с Кыкиным бревнышко по реке до поселка и привязали у берега, чтобы воды набиралось. Осина – она ведь с норовом: чем сырее, тем в обработке легче. Зато если высохнет – так окостенеет, что и гвоздь не вбить. У Толи своего обласа нет, а без лодки на Севере что за жизнь? Ни на рыбалку, ни по ягоды, ни на покос, ни на охоту – словом, никуда. Потому и задумал парень сам ее смастерить, а чтобы получиться, приноровиться, пристроился к Ивану, известному мастеру, который, что ни год, кому-нибудь новый облас ладит.

Непросто превратить грубое бревно в легкую, как наплав, стремительную лодчонку. Одним инструментом не обойтись – надобно умение. В поселке хорошую лодку мало кто сделать может. В моторный наш век забывается тысячелетиями отточенное искусство народа, называвшего себя обским. Не успеет родиться младенец в семье рыбака-ханты, а ему уж и люлечка готова, сидячая, чтобы в лодке водой не захлебнулся, поскольку путину из-за него мать не бросит и на берегу не останется: коротка путина, надо успеть наловить рыбы на зиму. Волна его и баюкает. Чуть подрос сын рыбачий – ему отец веселко легонькое вручает: начинай сам промышлять. Войдет в силу рыбак – приходит время для невесты весло мастерить, веселое, с погремушкой, чтобы далеко по реке разносилось: невеста гребет, быть свадьбе. Ну а придет пора помирать – и тогда не расстанется остяк с лодкой. Распилят его любимый облас пополам, в одну половину положат, другой накроют. Не забудут весло и сети, чтобы в небесных сорах у Нуми-Торыма было чем промышлять. В лодке родился – в лодке и похоронен. А молодые себе лодки сами изладят: у отцов мастерство переняли.

Ивану свое уменье передавать некому. Два его сына от реки насовсем отбились, в городе живут, ученые стали. Ладно еще Тольчишка привязался, всю весну не отходит.

– Когда бы не наши лодки, не живать бы остякам на Неге и Вахе, – как бы раздумывая произнес наконец Кыкин.

– Почему, дедушка? – встрепенулся почуявший интересное Толя.

Кыкин хитро прищурился, повесил кружку на колышек и набил трубку. Вместо кисета у него круглая жестянка из-под леденцов. Затем прикурил от прутика, затянулся, откашлялся и неторопливо продолжил:

– Один горелый лес никому не нужен бывает. А на богатую землю всегда много хозяев найдется. Места, где мы теперь живем, не всегда остяцкими были. Жили здесь лесные ненцы, потом остяки у них землю отняли, потом к себе русских пустили – стали вместе жить. Дружно жили, землю и воду пополам делили – не ссорились. Потом колхоз пришел – нашу землю отнял. Сейчас экспедиция пришла – у колхоза землю отнимет. Так и отбирают друг у друга – сильный у слабого...

– А у экспедиции кто землю отнимет?

– Кто сильней, тот и отнимет. А может, никто отнимать не захочет: у многих хозяев и конь заезжен.

– Дедушка, расскажи, как остякам обласа помогли. – Толя стариковской философии не понял и повернул разговор обратно к лодкам.

– Почему не рассказать, можно, – Кыкин пустил колечко. – Дело было так. Однако шибко давно, когда русские в наши места еще не пришли (а может, не до нас им было – как знать?), худо хантам на Оби пришлось: то ли вода большая, то ли что, однако голодали сильно. Рыбы нет, кормиться народу нечем. Придумали старики в тайгу переселяться, лося, медведя добывать, птицу ловить, ягоды брать, шишки бить – иначе хоть помирай. Долго ли остяку собраться? Погрузились в большие лодки и перебрались всем народом. Сюда, на Негу, в Еган, на Вату и дальше на Вах. Земли эти раньше ненцы-самоеды занимали. Жить здесь не жили, а считалась за ними земля. Рассердились ненцы, что остяки их место заняли, захотели назад прогнать. Собрали много своих родов, взяли луки со стрелами сели в свои лодки. Теперь на Вахе таких уж нет. Мой дед Авдей рассказывал, что они у ненцев берестяные были, как у наших баб туеса. Ладные были лодки, легкие, ходкие, но одна беда – шибко тонкие, проткнуть недолго. Вот плывут они к нашим пуголам, а ханты узнали и изготовились. Встретились с ними на одной речке, давай друг в друга стрелять. У самоедов, однако, луки похуже оказались – стрелы недалеко летят. Остяки за широкими веслами прячутся, близко самоедов не подпускают. А сами по ненцам стрелять не стали – зачем? По лодкам их берестяным целили. Попадет стрела в