Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

вынудить из Петербурга уехать без Устава, а в мое отсутствие сможет он здравому смыслу вопреки сей документ своими собственными заблуждениями уснастить.

Государь, отстаиваю я не темные дела, яркого света боящиеся; Устав наш, каким мы его написали и каким остается он по-прежнему после поправок, мною принятых из миролюбия, есть гордость Университета нашего. Лучшие профессора наши, сочиняя его, всякий миг в мыслях держали общественное благо, Вас и потомков.

Что же противопоставляет министр моему желанию дело покончить? Отговорки, которыми даже незначительное нарушение приличий едва ли возможно извинить: нездоровье жены своей! Вот как ценит он вверенное ему дело, важнейшее для общественного блага. Когда его торопят, всегда отвечает он, что спешить некуда, и вскоре с народным просвещением обстоять будет дело так же, как с законодательством[316]. Бросьте взгляд, Государь, на Министерство народного просвещения. Где все те русские университеты, какие хотели Вы даровать Вашему отечеству, страждущему под гнетом невежества, несмотря на все усилия Ваши и жертвы, Вами принесенные для его освобождения?

Государь! 1 августа начинается наш семестр. Должен он начаться по правилам. Пора анархии положить предел; персональная власть ректора должна место уступить законам окончательным; весь Университет, а в первую голову преемник мой Вас о сей милости умоляет[317]. Они ее заслужили. Ждали мы до последней минуты, чтобы министра ни в чем не стеснять. Всего две недели осталось до начала семестра, а сколько еще вещей мне сделать надобно! Напечатать Устав и законы о делах уголовных, произвести имматрикуляцию новых студентов, частично их проэкзаменовать, устроить полную ревизию всего, что при моей администрации сделано было, дабы дела передать моему преемнику, сочинить мою речь, приготовить два курса по физике и проч. А радости семейные! Государь, после такого года, какой выдался мне, после того как стал я, можно сказать, чужим для жены и детей, имел я право им обещать провести несколько счастливых дней в их обществе, вновь сделаться отцом и супругом. Бездействие министра меня уже этой радости лишило; жена и дети втуне ждут моего возвращения. От трудов моих и обязанностей достается им одна лишь горечь, а все наслаждения на мою долю выпадают, и эта мысль мне удовольствие портит.

Государь! Я прошу справедливости. Коль скоро ни забота о благе общественном, ни мои резоны министра поторопить не могут, пусть сделает это власть! Честь национальная в том заинтересована даже больше, что благо Дерптского университета.

Паррот,

ректор

23. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург, накануне 8 августа 1803 г.][318]

Государь,

Известно мне о несчастье, Ваше семейство постигшем[319]; разделяю Ваше горе и жестоко себя корю за то, что в такую минуту смею Вам на графа Завадовского жаловаться, но иного выхода безжалостная судьба не оставляет. Вы знаете, Государь, сколько обязательств вынужден я нарушить оттого, что отсюда уехать не могу, а ведь я уже три недели как все дело о нашем Уставе с Главным правлением покончил! Когда был этот Устав передан министру, дабы он его на одобрение Вашего Величества представил, генерал Клингер министра заклинал не медлить и приводил все весомые причины, какие имею я для скорейшего возвращения в Дерпт. Несколько параграфов, которые мы за недостатком времени обсудить не успели, вверены были попечению министра, и он их несколько дней спустя со мной и товарищем моим согласовал. Казалось бы, дело сделано. – Но нет, он документ от себя не отпускает, вносит в него множество изменений, без моего ведома и без ведома Правления. Наконец, в прошлое воскресенье счел я, что все кончено; передали мне немецкий оригинал: нахожу в нем очередные поправки.

Посоветовавшись с господами Новосильцевым и Клингером, решил я по причине миролюбия своего и дабы получить наконец возможность из Петербурга выехать, не возражать, в надежде постараться после несколькими особливыми законами исправить те ошибки против логики, какими министр наш труд уснастил. Ничем мне умеренность моя не помогла, и нынче узнаю я, что он за новые поправки принялся и что правилам для студентов и правилам для нашей училищной комиссии та же участь грозит. Весь труд наш будет на себе нести отпечаток его гения.

Государь! Что делать? Он такие взял меры, что почти невозможно ему на его ошибки указать; пренебрегал на заседаниях всеми формами, какие декретам Правления могли бы долговечность сообщить. Только одно осталось средство покончить дело в короткое время: забрать у графа Завадовского все мои бумаги и поручить их рассмотрение господам Новосильцеву и Клингеру, как то с актом постановления уже было сделано[320].

Государь! Благоволите это исполнить; иначе весь семестр потерян будет и для нас, и для блага общественного. После стольких попечений, жертв и трудов Ваших собственных имеете Вы право пожелать, чтобы завелся в Ваших обширных владениях хотя бы один университет, в полной мере обустроенный.

24. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург, 15 сентября 1803 г.]

Воскресенье, 5 утра[321]

Государь!

Поскольку по воле обстоятельств <провел я здесь вынужденно больше двух месяцев> в течение трех долгих месяцев, какие я здесь прожил, не имел я счастья увидеть Вас вторично до отъезда, не остается мне другого средства удовлетворить потребности сердца моего. Дерптский университет благодарить Вас должен за все то доброе, чем Вы его одарили, и долг свой исполнит как признательный сын. Но я Вас благодарить должен за тот способ, каким Вы нас этим добром одарили. Муж, достойный любви! Примите же мою благодарность; идет она от сердца, которое Вас так любит, что этого словами не выразишь. Нынче покидаю я Петербург и здешние дела, чтобы вернуться к карьере ученого, и потому меньше представится мне случаев Вам говорить о глубоком чувстве, Вами мне внушенном, а когда бы даже и представился случай, останется мой голос без отклика. Те же причины, какие меня лишили наслаждения Вас видеть, ответов Ваших меня лишат[322]. – Впрочем, уверен я, что, невзирая на поток дел и на окружение Ваше, случатся порой такие мгновения, когда воспоминание обо мне оживет в Вашей памяти, и это, пожалуй, поможет мне разлуку снести. Но есть у меня к Вам одна просьба. Пускай мгновения эти сделаются для Вас источником сосредоточения! Проведите их вдали от потока дел, наедине со своими чувствами. Задумайтесь о дружбе, а главное, о добродетелях семейственных[323]. Не премините их себе усвоить все до единой. Не верьте софистам, которые скажут Вам, что они для Вашего возвышенного сана бесполезны. Они суть основание всех прочих добродетелей. От них вся наша нравственность