Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

Профессор вынужден был покориться и перенес свои изыскания в другое место.

Иван Иванович забавно передал в лицах диалог Успенского с комендантом. Потом повел гостей по двору церкви, заставленному небольшими древними постройками, отчего он казался лабиринтом. Иван Иванович объяснил, что в самом храме Златоглавой Богородицы хоронили трапезундских митрополитов, а императоров и их родственников погребали на церковном дворе, а потом их гробницы использовались турками как могилы для своих святых и знати.

Успенский полагал, что императорские останки можно отыскать, потому что турки часто клали поверх христианских погребений деревянный пол. Но эти открытия откладывались до победы России над Турцией.

Авдеевы не выспались, слушали Ивана Ивановича плохо, все норовили сцепиться между собой и выплескивали раздражение на окружающих. Фотограф Тема ставил свою треногу на пути и всем мешал, а Российский как увидел в углу какую-то надпись, так и пропал.

Затем археологи осмотрели храм Святого Евгения, где их встретил грек с голодными глазами. Он стал жаловаться Ивану Ивановичу, а Иван Иванович объяснил, что местные турки грозятся убить греческого сторожа. Святой Евгений некогда был патроном Трапезунда, и его храм считался первым в империи, но был изменен многочисленными переделками и пристройками. Особенно странно выглядел стоявший рядом с собором минарет — тонкий и с балкончиком для муэдзина.

Цитадель, куда они поднялись пешком от храма Святого Евгения, представляла собой небольшую неровную площадь, окруженную мощными стенами и сохранившимся почти на всем протяжении глубоким рвом. Великая мощь стен и полуразрушенных башен была такова, что Андрей понял, почему столь небольшой город мог именовать себя столицей империи. Столь высоки были стены Трапезунда, столь близко к облакам находились вершины башен и главной из них — башни Святого Иоанна.

К счастью для историков, вход в цитадель во времена турецкого владычества был дозволен лишь по служебным делам — селиться там, ломать или строить что-нибудь было запрещено, потому резиденция императоров не была разрушена правоверными.

Теперь же цитадель оказалась густо населена русскими солдатами, потому как там расположились армейские склады и комендатура.

Солдаты и офицеры, ходившие по площади, с недоверием и даже насмешкой поглядывали на странную компанию, которую притащил с собой крестьянский сын, но никто не мешал ходить всюду, где им того хотелось.

Авдеев сказал с торжеством отличника, который вспомнил нечто, забытое самим господином учителем:

— Фундамент римский. Даю голову на отсечение, что вы не заметили, что фундамент римский. Я видел подобные плиты в Баальбеке.

Он пошел петухом по площади, Иван Иванович пожал плечами и сказал негромко:

— Об этом в любом учебнике написано.

Но Авдеев ответа не услышал, а стал постукивать носком сапога по углу казармы, будто ждал от этой стены какого-то особого, только для него предназначенного отзыва.

Подошел приятного вида господин с моноклем, в форме инженера-полковника. Иван Иванович представил его как господина Керна.

Господин Керн, вежливо поклонившись, сообщил заученно, что для снятия культурного слоя надо будет поднять девяносто семь тысяч кубических метров земли, что потребует не менее пяти тысяч рублей расходов. Археологи покачали головами, следом за Успенским соглашаясь с немыслимостью такой задачи. Иван Иванович сказал, что Успенский зимой постарается найти в Петрограде каких-нибудь меценатов, чтобы летом 1918 года сделать здесь массу ценных находок, а кроме того, поднять землю из башен, что даст возможность выйти к подземным ходам, соединявшим дворец и башни цитадели. А господин Керн добавил, что профессор Успенский уверен, что именно в подвалах и подземных ходах цитадели и хранится библиотека трапезундских императоров.

Авдеевы стали спрашивать о библиотеке, словно намеревались завтра же представить ее на суд мировой общественности, и Иван Иванович терпеливо разъяснял. Затем Авдеевы утомились и приняли любезное приглашение полковника Керна последовать в его скромный кабинет и освежиться там прохладительными напитками. Остальных Керн почему-то не позвал, но никто не был на него в обиде: день был свежий, нежаркий, никто не устал, Тема сквозь пролом в стене стал снимать вид на гору Бос-тепе, где стояли русские батареи, стерегущие Трапезунд, а также античный алтарь Митры. Андрей договорился, что поедет туда с Иваном, когда тот получит разрешение коменданта, — военные не любили, когда лишние люди появлялись на передовых позициях. Иван добавил, что офицерам не хочется показывать гостям, в каком состоянии находится армия, очевидно, что иного выхода, как бежать отсюда, у русской армии нет.

Иван провел Андрея в одну из башен, второй этаж которой во времена империи занимала небольшая церковь. Там сохранилась средневековая фреска. На ней в ряд стояли высокие чины Трапезунда — они строго глядели перед собой, одинаково бровастые и глазастые. У центральной фигуры на голове был обруч, наложенный на красную шапку, с обруча свисали цепочки. Иван сказал, что, вернее всего, это император Алексей — основатель империи.

Они вышли из башни и присели на солнышке, у конюшни с фундаментом римского времени, глядя на море, на маленький серый «Измаил» посреди бухты и совсем уж малюсенький, в цвет транспорта, миноносец «Керчь».

— А вы сами где копаете? — спросил Андрей.

— В этом сезоне мы раскапывали храм Святого Евгения, потом вернулись в храм Златоглавой Богородицы. У нас плохо с деньгами. А чем займется профессор Авдеев?

Андрей подумал, что говорят они о своих профессорах, как кучера о барах.

— Бог его знает. Я не думаю, что он оставит большой след в науке о Трапезунде.

— Я уже заметил. Но ему хотелось бы удивить мир.

— Угу, — согласился Андрей. — И это меня тревожит.

— Я тебя понял, — сказал крестьянский сын. — Тут заразная обстановка. Все в этом городе или шпионят, или воруют, или занимаются контрабандой. И даже почтенному профессору на второй день уже хочется отхватить кусок у вечности, желательно быстро и подешевле. Ничем не отличается твой профессор от подполковника Метелкина.

— А твой? — оскорбился Андрей за своего барина.

— Мой — весь в науке. Он не разменивается на ученые детали, тратит месяц на надпись, которую прочли уже до него, и жутко спорит на страницах шести статей со всеми своими существующими и вымышленными оппонентами по поводу формы венца у трапезундского императора.