Возвращение из Трапезунда - Кир Булычев

Нос Аспасии был невелик и имел маленькую горбинку, а ноздри были раздуты и живы, как у лани, ищущей запах волка, губы были слишком полны, почти негритянские, но цвет их был настолько нежно-розовым, а подбородочек, чуть выдающийся вперед, являл собой такое совершенство округлой линии, что мысль о недостатках лица просто не приходила в голову.

И несмотря на то что Аспасия старалась выглядеть скромно — ее чуть вьющиеся, цвета воронова крыла волосы были забраны в узел на затылке, ни глаза, ни губы, ни щеки не накрашены, простое домашнее, дневное, правда, недешевое на вид, серое платье с длинными рукавами и кружевным воротничком закрывало до половины шею, — эти попытки придать себе вид скромницы сокрушительно проваливались — попытка скромности еще более возбуждала желание.

— Простите, господин Берестов, — сказала Аспасия, — за такой беспорядок.

Она подняла руку, и рука нерешительно повисла в воздухе, — и тут Андрей понял, что не только его внимание было приковано к ее чрезвычайно тонким пальцам, но и внимание всех присутствующих — включая одноногого инвалида и военлета Васильева, выбравшегося из-под груды женских тел.

— Васильев, — сказала Аспасия без попытки быть хотя бы вежливой, — чтобы я вас не видела здесь в течение недели.

— Ася! — возопил военлет. — Аспасия! Я не выживу.

Он потянулся было к ее руке, но рука быстро отошла в сторону, и Васильев схватился за спинку стула, чтобы удержать равновесие.

Госпожа Аспасия Теофилато крепко взяла Андрея за локоть и повела к чистому столику чуть в стороне от стойки.

Васильев, бормоча что-то, ретировался, девицы вернулись к стойке, Русико, не ожидая приказа, принесла и поставила на стол две рюмки коньяка и чашечки кофе, сваренного именно к тому моменту, когда он понадобился Аспасии.

Андрей понимал, что Аспасия не может быть такой же продажной женщиной, как остальные обитательницы этого заведения, но она не была здесь и случайным человеком — иначе почему она танцевала танец живота в «Галате»? Рассуждая так, Андрей не мог не любоваться Аспасией, хотя старался делать это не очевидно, чтобы не дать повода укорить себя в невоспитанности. Хотя слово «любование» вряд ли передает чувства, с которыми мужчины смотрели на Аспасию, — скорее это называлось вожделением, но Андрею в тот момент было не до анализа собственных чувств.

— Простите, я так плохо выгляжу, — сказала Аспасия, ответив на взгляд Андрея.

— Ну что вы…

— Только, пожалуйста, не говорите мне комплиментов. Вы знаете — я фаталистка и не исключаю в жизни невероятных поворотов. Может быть, судьба заставит нас сблизиться, может быть, не дай Бог, сделает нас врагами. Сейчас же мы с вами знакомые, даже не приятели, хотя ваш вид мне приятен и внушает доверие.

Тут Аспасия засмеялась низким горловым смехом:

— Нет больших плутов, чем те, кто вызывает доверие с первого взгляда. А вы как думаете?

— Себя я за плута не считаю.

— Выпейте коньяк. Его делает мой дедуля, он живет в Синопе. Вы бывали в Синопе?

— Не приходилось. — Андрей отхлебнул глоточек такого душистого, крепкого и жгучего коньяка, которого пробовать не приходилось.

— Чудесно? — спросила Аспасия и посмотрела на Андрея так открыто и добродушно, что возникло веселое и озорное желание чмокнуть красавицу в щеку. Но Андрей, разумеется, удержался.

— Очень вкусно, — сказал Андрей. — А вы так хорошо говорите по-русски.

— Почему бы мне плохо говорить, — спросила Аспасия, — если я родилась и выросла в Феодосии? У меня там братья остались и тетка. А вы, судя по говору, тоже с юга?

— Я симферопольский, — сказал Андрей.

— Вот уж не люблю Симферополь, — сказала Аспасия, — хоть у меня там тоже родственники есть. У меня много родственников, хоть пруд пруди. — Она начала отгибать пальцы — вовсе не так, как делают русские, которые, считая, загибают пальцы. — В Бахчисарае есть, в Керчи — ой как много, в Ялте есть и даже в Севастополе. И я все знаю, что где случилось.

Она рассмеялась, и Андрей поразился чистоте и белизне ее зубов — их было много, они были крупные, ровные и белоснежные.

— Я в Симферополе в Глухом переулке жил, — сказал Андрей. — Вы знаете?

— Нет, не знаю, — огорчила его Аспасия. — А вы кондитерскую Циппельмана знаете?

— Ну конечно же! Пирожные эклер с шоколадной начинкой!

— А Фиру, дочку хозяина, знаете?

— Отлично знаю.

— Она замужем за моим кузеном! — радостно сообщила Аспасия.

— И у них ребенок, — сказал Андрей.

— У них трое. Малыш и двойня, — сообщила Аспасия с гордостью, словно сама родила всех детей Фиры.

Коньяк она пить не стала, а отпила кофе — Русико принесла еще по чашечке, чтобы кофе был горячий.

— Можно я вас буду просто Андреем звать? Ведь мы с вами будто давно знакомы.

— Конечно, зовите.

— А в Феодосии меня часто Асей звали. Один гимназист по мне сох и стихи читал: «Ася, ты мое несчастье!» Смешно?

— Смешно.

— Андрюша, ты только не подумай чего, — сказала Аспасия. — Ты, конечно, видишь, какое у меня дело. У меня здесь и варьете бывает, по ночам, а еще номера. Ты это понимаешь?

— Понимаю, — сказал Андрей и покраснел, хотя в полутьме этого, наверное, не было видно.

— Ты не стесняйся, Андрюша, — сказала Аспасия. — Это дело мужское, обыкновенное, ничего такого нет. Только девочки должны быть чистые и без болезней. Мне, знаешь, приходится трех-четырех каждый месяц в деревню возвращать — я же не могу у офицера спросить: вы больной, ваше благородие, или нет? Они мне девочек и губят. Стыдно просто ужасно.

— Но разве это… необходимо? — неумно спросил Андрей, но Аспасия вовсе не засмеялась. Она вообще была склонна к умным разговорам и тогда теряла чувство юмора, оставшееся у нее для обыденных житейских ситуаций.

— Это необходимо, — сказала Аспасия, — потому что иначе в мужчине происходит застаивание соков и он становится опасным.

— А монахи? — спросил Андрей.

— Монахи? Монахи, Андрюша, знают особое слово — их учат, я точно знаю. Но есть некоторые, которые забываются, — из них такие развратники получаются, ты не представляешь.

Андрей вдруг испугался, что Аспасия, которая считает это занятие нужным, тоже подрабатывает в этом доме терпимости и позволяет себя ласкать пьяным военлетам.

Но спросить об этом он, конечно же, не осмелился.

Но осмелился на другой вопрос:

— А почему вы вчера танцевали в «Галате»?