Романески - Ален Роб-Грийе

Голос актрисы: Нам следует подождать еще, — несколько минут — еще, — побольше, чем несколько минут, несколько секунд… (Молчание.)

Вновь звучит мужской голос, обыгрывающий текст все более театрально, как на сцене.

Голос X: Еще несколько секунд, как если бы вы по-прежнему колеблетесь перед расставанием с ним, — с самою собой, — как если бы его силуэт, уже полуразличимый, бледный, может внезапно появиться снова, — на этом самом месте, где вы его себе вообразили слишком ясно, — страшась, и надеясь, и опасаясь вдруг потерять эту прочную связь с…

Постепенно его речь замедляется, а потом смолкает, как бы зависая в воздухе. После непродолжительного молчания ему отвечает голос актрисы.

Голос актрисы: Нет, эта надежда, она теперь беспочвенна. Боязнь прошла — эта боязнь потери подобной связи, подобной тюрьмы, подобной лжи. Отныне вся эта история — в прошлом. Она завершается — еще несколько секунд…

Переместившись на первый ряд зрителей, камера продолжает движение, как бы разглядывая лица, прямо в глаза, лица людей, полные внимания и ярко освещенные льющимся со сцены светом. Но движение замедляется, и свет в конце концов фиксируется на нескольких головах.

Но вот план внезапно меняется, и мы видим ярко освещенную сцену, занявшую собою весь экран.

Сцена являет собой сад во французском (или итальянском) стиле, напоминающий гравюры, помещенные в коридоре; это сад, точно скопированный с одной из гравюр. Мы видим некое подобие покрытой гравием террасы, с каменной балюстрадой в глубине (терраса обращена к невидимым лужайкам); в одном углу находится статуя (на кубическом постаменте; это одна или две фигуры скорее в античном стиле; их патетические позы как бы что-то означают, но что?); с другой стороны возвышается портик, или колонны, или вход в перголу, порог, на котором, похоже, кто-то вот-вот появится.

На сцене два актера: женщина лет двадцати пяти — тридцати и мужчина лет тридцати пяти — сорока; в церемонных костюмах прошлого века. Оба повернулись к порогу с портиком. Мужчина держится позади женщины, боком, в профиль; лицо последней повернуто в три четверти.

Актриса заканчивает фразу, начатую ее голосом за кадром.

актриса: …и она кончится…

Ей отвечает стоящий на сцене актер, но это не голос X, что был слышен в начале фильма.

актер: …навеки в мраморном прошлом, как эти статуи, как этот сад, вырубленный в скале, — сама эта гостиница с ее навсегда пустыми залами, с ее безмолвными слугами-истуканами, несомненно давно умершими, но все еще стоящими на страже во всех углах коридоров, галерей, безлюдных залов, по которым я шел вам навстречу, на порогах отворенных дверей, через которые я проходил, идя на свидание с вами, как если бы шагал меж двух заборов из неподвижных, застывших, внимательных, безразличных лиц, в то время как я вас поджидал с незапамятных времен, когда вас, быть может, все еще сомневающуюся, я ждал, не сводя глаз с выхода в этот сад…

Однажды появившись, актер и актриса сохраняют неподвижность. Теперь они молчат, по-прежнему не двигаясь, и полная тишина не прерывается довольно долго, до того момента, когда бой часов разрушает немую сцену; если мужчина пребывает в застывшей позе, то женщина поворачивается, но не к нему, а к публике (то есть к камере), готовая отвечать.

актриса: Ну вот. (Помолчав и не сделав ни единого жеста, адресованного мужчине.) Теперь я ваша.

Пока в зале (невидимом) звучат аплодисменты, опускается занавес. Оба актера остаются на своих местах и не кланяются публике. Занавес еще два раза поднимается и опускается во все время рукоплесканий, но актеры по-прежнему неподвижны. Позе женщины должна быть сообщена некоторая особенность, присущая статуям: рука лежит на солнечном сплетении — при повторении этот жест легко узнаваем. Аплодисменты, громкие, настойчивые, довольно продолжительные, звучат по-прежнему, постепенно преобразуясь в музыку, точно такую, как в начале представления «шапки» (в духе концовки «трогательного фильма»), громкость которой, быстро возрастая, перекрывает рукоплескания, совершенно стихающие в конце, когда занавес опускается последний раз. План меняется.

Обратная точка: теперь зрительный зал ярко освещен. Рукоплескания прекратились, публика встала, чтобы разбиться на отдельные группки (кресла и стулья всего пространства зала не занимают). Камера описывает вокруг них круги. Лица нескольких человек по-прежнему обращены в сторону сцены (невидимой); не рукоплеща, эти зрители глядят вперед, стоя неподвижно, как бы зачарованные только что законченным зрелищем. Это скорее одиночки. Другие, пребывая в той же позе, очутились внутри групп, имеющих странный вид: часть людей, их составляющих (один-два человека), к центру кружка не обращены вовсе. Резкая и страстная музыка, продолжая звучать с прежней силой, полностью перекрывает гул разговора.

Камера останавливается на одинокой женщине, лет двадцати пяти — тридцати, красивой, но как бы опустошенной (обозначим ее буквой А), довольно высокой, напоминающей статую. Она предстает в позиции, в какой находилась актриса в момент, когда опускался занавес. Однако камера на этом плане не задерживается и переходит на другой, статичный.

Череда статичных планов, показывающих группы, уже виденные ранее. Позы персонажей не изменились, разве что слегка. Заметно несколько странных лиц, обращенных к отсутствующей сцене. Споры иной раз весьма оживленные, однако неизменно корректные (услышать что-либо невозможно из-за музыки). Несколько жестов, многозначительных, но непонятных (из-за отсутствия контекста), но также «бонтонных». Эта вереница планов должна почти промелькнуть. По меньшей мере один раз попадает в поле зрения одинокая женщина А, не стронувшаяся со своего места ни на шаг. В той же череде планов должны оказаться новые группы, которые, не принадлежа к публике в зрительном зале, показываются в других залах гостиницы и в другое время.

Сценки в театре сменяют виды отеля и его клиентов, попеременно появляющихся то тут, то там. Все это неподвижные планы, продолжительность их все более увеличивается. В то же время число персонажей мало-помалу сокращается, а их положение в изобразительном ряде становится все менее значительным. Эти сцены компонуются в зависимости от внешней обстановки и таким образом, что в центре кадра оказывается некий фрагмент орнамента (или просто ничего), а люди отодвигаются от него, кто на относительно расплывчатый передний план (фрагменты тел, затылки и т. п.), кто — на план задний в виде более компактных групп.

Музыка постепенно затихает, и мы вдруг начинаем различать отдельные слова из какой-нибудь фразы, например:… невероятно… убийство… актер… ложь… следовало… вы не… очень давно… завтра… и т. д.

Затем, когда музыка делается совершенно спокойной, даже приглушенной, не считая периодических всплесков, мы начинаем различать отрывки разговоров:

…увидеть в этом некоторое соотношение; одно никак с другим не соотносится, мой дорогой, абсолютно никак, и то, что он — или она — позволяли себе делать